Переселенцы

– Уж это на што ж лучше, Сергей Васильевич? У нас ничего этого нетути, – заметил Лапша, стараясь принять толковый, деловой вид, – оченно бы, сударь, хорошо это было.

– Я говорю вам, что там вам будет гораздо лучше, – перебил Сергей Васильевич с чувством сильного убеждения, – избу вашу мы продадим, и вырученные деньги будут вам отданы; кроме этого, я вам еще дам, потому что там надо будет выстроить избу или мазанку, вырыть колодезь и вообще обзавестись. Уж если я взялся за что, так, конечно, буду наблюдать, чтобы вам было хорошо… Но ты, моя милая, кажется, как будто не совсем довольна? Скажи мне прямо, скажи, в чем заключается твое неудовольствие? – прибавил он, обращаясь к Катерине.

– Помилуйте, сударь Сергей Васильевич, могу ли я быть недовольна! – с чувством сказала Катерина, – должна я понимать, какие вы милости для нас делаете! Отцы родные такой заботы не имеют о своих детях, как вы о нас сокрушаетесь… Оченно я довольна вашими милостями и бога должна благодарить… Одна у меня только забота, – прибавила она, опуская глаза и вздыхая, – все о нем, об мальчике о своем думаю… Без него как словно горько мне уйти отсюда…

– Еще бы! Но ты, пожалуйста, об этом не беспокойся: завтра, же чем свет будут посланы письма к исправнику и становым: мальчик твой найдется, непременно найдется, только молись хорошенько богу! – заговорили вместе барин и барыня. – Так ты, стало быть, также с охотой переселишься отсюда? – присовокупил Сергей Васильевич.

– Коли такая ваша воля, я, сударь, на все согласна… вы нам худа не желаете… – спокойно возразила Катерина.

– Mais arrivez donc! arrivez donc! On vous attends!.. – весело воскликнула Александра Константиновна, обращаясь к двери залы, в которой показались гувернантка и Мери, сопровождаемые горничной Дашей, или lady Furie, как называли ее Белицыны.

При первом взгляде на вошедших мысль, оживлявшая Белицыну, тотчас же объяснилась. Руки гувернантки заняты были лентами и ботинками; Мери, милое личико которой сияло таким же восхищением, как лицо матери, несла хорошенький портмоне и большую белую бонбоньерку с вычурными золотыми разводами; горничная, выступавшая позади и преисполненная более чем когда-нибудь чувством собственного достоинства, держала в руках маленький кружевной чепец, платок, стеганую кофту и еще кое-что из белья; хотя все эти предметы в сотый раз находились в руках Даши, но, судя по ее взглядам, они возбуждали в ней в эту минуту чувство непобедимого презрения, такого презрения, что она поспешила даже перенести гордый, негодующий взгляд свой на крестьян, стоявших перед господами. Мысль Александры Константиновны необыкновенно понравилась Сергею Васильевичу.

– Ты меня предупредила; я только что думал об этом, – шепнул он, наклоняясь к жене, которая разбирала ленты.

До сих пор Катерина, Лапша и Маша не понимали, казалось, хорошенько намерения господ; по крайней мере на лицах их не произошло никакого изменения; яркие цвета лент и ослепительный блеск бонбоньерки произвел, повидимому, только действие на трех мальчуганов, начавших было выглядывать из-за понявы сестры и матери: все трое поспешно скрылись, как скрываются зайцы при виде сверкания огнестрельного оружия.

– Ну, это не по моей части… жена хочет кое-что подарить вам, я в это не вмешиваюсь, – с добродушною веселостью произнес Сергей Васильевич.

Он дал место жене, которая подходила с чепцом и кофтой к Катерине, взявшей у дочери своего младенца.

– Вот это тебе, моя милая… для твоего ребенка… приподыми его, я сама на него надену, – произнесла Александра Константиновна, накидывая чепец на голову младенца, который разразился вдруг неистовым воплем, – по крайней мере головка его будет теперь закрыта от солнца, – продолжала Александра Константиновна, – а вот тебе еще кофточка, чтобы закутывать его.

– Напрасно, матушка, изволите себя беспокоить… Много довольны мы и без того вашими милостями, не знаем, как и благодарить вас… Только нам этого ничего не надобно… – простодушно сказала Катерина, между тем как Лапша не переставал кланяться наотмах, что приводило всякий раз в сильное замешательство трех мальчуганов, избравших теперь местом засады пространство между выходной дверью и спиною отца.

Но Александра Константиновна не хотела слушать Катерину; она заставила ее взять платок, белье и дала ей сверх того несколько денег, взятых из портмоне, – обстоятельство, которое, неизвестно почему, особенно сильно подействовало на аристократические чувства Даши; губы ее до того сузились, что совсем почти исчезли; нос до того заострился, что если бы приставить к нему лист бумаги, он непременно проткнул бы его; гордый взгляд ее, сделавшийся ядовито-насмешливым, быстро обратился к Герасиму; но взгляд пропал даром, потому что старик беседовал в эту минуту с барином. Александра Константиновна перешла между тем к Маше.

– А это тебе, моя красавица, – сказала она, подавая ей ленты, – у тебя же такая славная черная коса!