Переселенцы

Через десять минут объявлено было Лапше и Катерине, чтобы они как можно скорее приготовлялись в путь. Узнав о времени, которое потребуется им для сборов, Сергей Васильевич спросил у Герасима, сколько дней приблизительно нужно, чтобы доехать до саратовского луга. Оставшись, повидимому, очень доволен ответами, он отпустил крестьян и управителя и принялся писать объяснительное письмо госпоже Ивановой.

VI. Расставанье

На другой день, как только Сергей Васильевич проснулся, первым делом его было послать к Лапше Агапа Акишева: ему хотелось, узнать, как идут сборы.

– Приготовляются, сударь, – сказал Акишев, на глупом лице которого нельзя было не прочесть, радости.

Но радость была преждевременная: в этот день Сергей Васильевич посылал его по крайней мере раз двадцать к Тимофею.

Сборы продолжались всего два дня, благодаря тому, вероятно, что собирать почти было нечего. Наступил день, предшествовавший отъезду. Семейство Лапши собралось в прихожую, чтобы проститься с господами.

Следуя совету Герасима и также собственным соображениям, Сергей Васильевич поручил все бумаги касательно луга, письмо помещице Ивановой и все деньги Катерине. При этом Лапша, протянувший уже руку с самым деловым видом, меланхолически опустил брови; но он снова поднял их, когда барин обратился к нему и сказал, что собственно ему поручает надзор за лугом и полагается на него в этом деле, как на самого себя. Это, очевидно, польстило Лапше, и во все время, когда барин объяснял ему его обязанности, он глядел совершенным молодцом. Барыня, ее дочь и француженка наделяли между тем Катерину и ее детей подарками. Наконец господа поцеловали каждого из присутствующих[45], простились с крестьянами и, несколько растроганные, вышли на террасу.

В тот же день, после солнечного заката, Александра Константиновна, сопровождаемая гувернанткой и Мери, гуляла по саду. На повороте аллеи они встретили Катерину; встреча была так неожиданна, что все три вскрикнули; Катерина упала в ноги барыне, и смущение ее на этот раз было так велико, что долго не могли добиться от нее толку. Наконец она сказала, что пришла сказать о пропавшем сыне; она целовала руки и ноги барыни и всячески заклинала ее не оставить Петю в Марьинском в случае, если он отыщется; она умоляла отправить его к ним, в степь. Александра Константиновна дала слово исполнить просьбу; она хотела вести бабу к мужу, полагая, что слово Сергея Васильевича окончательно ее успокоит; но Катерине достаточно было слова барыни. Прежде чем Александра Константиновна успела повторить ей свое обещание, она уже скрылась.

Было совершенно темно, и на улице мало уже встречалось народа, когда Катерина подошла к избе своей. Она готовилась уже отворить ворота, но в самую эту минуту услышала голос мужа и вслед за тем голос соседки. Это ее озадачило: соседка давно находилась с ними в разладице. Катерина обогнула избу и вошла в переулок. Близость места и окрестная тишина позволили ей слышать каждое слово.

– Да, тетка Матрена, даже из собственных рук целовал меня… вот в эвто само место, – повествовал Лапша. – «Я, говорит, располагаюсь, говорит, на тебя, Тимофей, братец ты мой, все одно что на себя, говорит, распоряжайся, как знаешь…» Как управителя, значит, туда посылает – все едино.

– Счастье вам, счастье! – поддакнула шепелявым голосом соседка.

– Ну так же вот хлопот оченно много, оченно хлопотливо! – продолжал Лапша озабоченным тоном, – имение большущее: одних арбузов четыреста десятин сеют…

– Ахти, касатики!.. Ну, счастье вам! Значит, чем-нибудь угодили перед господами?..

– Главная причина, тетка, почему, что сам до всего доходит. «Я, говорит, не верю про, кого худо говорят; для людей худ, для меня хорош, говорит… Вижу, примерно, какой ты есть такой человек, потому и даю тебе распоряженье… за то, говорит, что терпел от людей напраслину, значит, за твою добродетель…»

– Нет, не за то! – крикнула Катерина, неожиданно появляясь в огороде, – за то нас высылают, что хуже мы всех, – вот за что! за худобу нашу, а не за добродетели! Хорошие люди, кто трудится, работает, те все здесь остаются: они господам надобны. Худые, лежебоки вон отсылаются: луг стеречь, а не вотчинами править.

– Так-то вернее, Лапша! – смеясь, воскликнула соседка и удалилась.

Лапша кряхтел, корчился и щурился.

– Господи! отыми ты лучше мою жизнь, чем мне так-то мучиться! – сказала Катерина, досада которой перешла вдруг в тоску. – Двадцать лет терплю, двадцать лет нет мне спокою… Ни разума, стало быть, нет в тебе, ни совести! – подхватила она, обращаясь к мужу. – Ну, что ты здесь рассказываешь – а? Мало, значит, было мне через тебя горести? Хошь бы о ребятах-то о своих подумал, хошь бы для них помолчал! Нет, нет в тебе ни совести, ни разума!

– Ну, что шумишь-то? что шумишь? – пробормотал Лапша. Но видя, что жена не унимается, махнул рукою и медленно поплелся к риге; он потряхивал головою с таким видом, как будто говорил себе: «не стоит связываться: самая, что ни на есть, пустяшная баба!»