Переселенцы

Почти в ту же секунду открылась шестерка заморенных, едва переводящих дух лошадей, припряженных в дормез, и, как тотчас же оказалось, в дормез Белицыных. Но напрасно надрывались нищие, захватывая при каждой ноте глоток едкой пыли: окна дормеза были подняты; даже зеленые тафтяные шторы за окнами были опущены. Сергей Васильевич, Александра Константиновна, гувернантка и Мери не могли видеть нищих; они слышали только какое-то дикое пение и вовсе не любопытствовали узнать, что это было такое: они задыхались от жара. Но более всех, очевидно, страдала Даша, камеристка Александры Константиновны; она сидела в наружном месте, позади дормеза, и не переставала чихать и фыркать, причем слои пыли, лежавшие на ее шляпке и прическе a la Margot, подымались клубами над ее аристократической головой. Вид неряшливой одежды производил на нее неприятное действие даже в хорошем расположении духа; можете себе представить, какое впечатление производили на нее нищие, когда она более чем когда-нибудь оправдывала название lady Furie; она отвернулась даже с отвращением. Нищие ничего также не получили из тарантаса, где находились повар и два лакея; всех трех страшно растрясло; и они были сильно не в духе.

– Ничего не подали? – спросил Верстан, раскрывая глаза.

– Ничего! – сказал Мизгирь, злобно следя за проехавшим тарантасом.

– Бары? – спросил Фуфаев.

– Бары.

– Ишь их, в какую пору поехали! Вот уж подлинно… – заметил, потряхивая головою, Фуфаев.

– Вот что, братцы, – заговорил вдруг дядя Мизгирь, – пойдемте-ка скорее к перевозу: может, они там подадут, может, вылезать станут на пароме-то…

– И то, пойдемте, – подхватил Верстан, – неравно без нас реку-то переедут, парома тогда не дождешься…

Сказав это, он сунул конец палки в руку Пети и пошел ускоренным шагом, за ним поплелись и остальные, не выключая Миши, который немножко поправился силами. Когда они подошли к берегу, где устроена была пристань, оба экипажа находились уж на пароме; дверца дормеза была открыта; на нижней подножке стоял Сергей Васильевич и весело покуривал сигарку; знакомый нам перевозчик, Влас, хлопотал около причала; он был, разумеется, в рубашке и даже, совершенно неизвестно по какому поводу, надел наверх ее подобие жилета с одной синей стеклянной пуговицей; товарищ его, Севка, наоборот, стоял теперь без полушубка, в одной рубашке и шароварах; он держался за канат и готовился тянуть с людьми Белицыных.

– Эй, брат, погоди… Дай нам стать-то! – сказал Верстан, подходя к самому плотику.

– Отваливай, отваливай! без вас тесно… вишь, господа едут, – сказал Влас.

– Пусти их, пусти! они нам не мешают! – ласково вымолвил Сергей Васильевич.

Так как нищие снова ослепли, Петя привел каждого поочередно на паром; поставив их рядом на помосте, он отошел к Мише, который сильно закашлялся.

– Трогай! – сказал Сергей Васильевич.

Паром оторвался от берега.

– Oh! les pauvres malheureux! – воскликнули в один голос Александра Константиновна и гувернантка, выглядывая из кареты и устремляя глаза на нищих.

– Vois, maman, et ces petits garcons! – сказала Мери, стоявшая между матерью и француженкой с бонбоньеркою в руках.

Сергей Васильевич пустил на воздух клуб дыма и посмотрел на нищих.

– Знаешь ли, Serge, нищие эти невольно напоминают мне историю с этим мальчиком, которого увели у нас, – помнишь? Мужика звали, кажется, Тимофеем, – сказала Белицына, наклоняясь к мужу.

– Oh, се pauvre Timothee! оu est-il? – вздохнув и возведя глаза к небу, спросила француженка.

– Timothee, mademoiselle, est plus heureux, que nous a present, – весело ответил Сергей Васильевич, пуская новый клуб дыма. – Вот мы теперь печемся на солнце, не знаем, куда от жары деваться, а он – il hume 1'air pur et frais des prairies!

– Поговори с ними, Serge, – сказала Белицына, прикасаясь к руке мужа и указывая на нищих.

– Откуда вы? – спросил Сергей Васильевич.

– Пристанища у нас нетути, касатик, – отвечал Верстан жалобным голосом, который так же шел к нему, как розы к медведю, – ничего у нас нет… отец милостивый!.. так ходим, побираемся…

– Откуда у вас эти мальчики? – спросил Сергей Васильевич.

– Свои, кормилец, – отвечал тем же тоном Верстан, – один, большенький-то, внучек мне, внучек, родимый!.. другой племянник… товарища… старичка слепенького…

– Какой маленький этот черненький мальчик! – сказала Белицына, указывая на Петю, – tout a fait la tete du petit mendiant de Murillo.

– Который тебе год? – вымолвил Сергей Васильевич, подставив ладонь под подбородок Пети.

– Десятый, кормилец… десятый… – простонал дядя Мизгирь, лезший из кожи, чтоб возбудить сострадание.