Перешагни бездну

Вся деятельность мистера Эбенезера-чиновиика имела, так ска­зать, двойное дно. На втором донышке его круглого черепа покоил­ся еще один параграф инструкции: «В случае, если обработка воз­действия не возымеет, или если особа окажется зараженной коммунистическим духом, или в ее поступках проявится нечто непонятное, не останавливаться перед крайними мерами».

Девица Моника повела себя непонятно. Придется допросить ее пристрастно, обстоятельно и принять решение. А решения, которые принимал в своей длительной служебной практике мистер Эбенезep, порой выглядели тупыми, жестокими. Для них трудно было подыскать моральное оправдание. Они доставляли людям много страданий. И тем не менее они беспощадно, безжалостно осущест­влялись. На то и служит мистер Эбенезер Гипп в таком ведомстве, где нравственные принципы сводятся на нет голым расчетом, где цель оправдывает средства.

Но все подобные вопросы возникнут перед мистером Эбенезером позже, в ночной тиши. А сейчас официальный прием, устроенный в честь ее высочества принцессы, продолжается.

Прием протекал гладко. Девушка «держалась», делая честь воспитательным талантам мисс Гвендолен-экономки и мистера Збенезера Гиппа. Больше неуместных возгласов их высочество Мо­ника не издавала и вела себя за завтраком воспитанно и мило.

Она не накинулась, что, возможно, сделала бы любая другая «туземка», на угощения. Она ничего не отведала из самых соблаз­нительных, расставленных на столах закусок. Её не поразили и не обескуражили ни загадочные запахи, ни вычурность тортов и пудин­гов, доведенных изощренным в своем искусстве поваром до преде­лов кулинарной фантазии. Хрусталь бокалов и графинов, эффект­ные бутыли шампанского «Моэ де Кардан Помери», «Мумм», коньяка «Фомбо», вин и ликеров, тончайшие закуски, креветки и анчоусы, черная икра и куриная печенка, салаты и заливное из поро­сенка, дичь, индийские сладости могли украсить самый пышный банкет в Виндзоре. Но этого Моника не знала, и нужно отдать должное её кратковременному воспитанию — на все аппетитные яства и напитки она смотрела высокомерно, пренебрежительно, от­топырив свою пухлую губку. А ей безумно хотелось съесть целиком всю какую-то удивительно соблазнительную на вид, цвет, запак рыбину, занимавшую целое блюдо, или попробовать гранатового цвета жидкость в высоком ослепительном бокале. Изящно оттопы­рив наманикюренный мизинчик, девушка держала в руке китай­скую чашечку с чаем, всем своим воздушным обликом говоря, что принцессы, даже и азиатские, питаются одним цветочным некта­ром.

Однако в конце завтрака произошло нечто переполошившее мистера Эбенезера и не понравившееся кое-кому из гостей. Все шло хорошо. Все изволили насыщать-ся. Перезванивали хрустальные бокалы. И тут «чертова принцесса выкинула коленце». Так по крайней мере выразился про себя мистер Эбенезер.

О ней почти забыли. Она немного приелась всем этим высоко­поставленным персонам, ублажавшим свои желудки. И когда гене­рал Анри Гуро с бокалом венгерского «Токая» в руке и с полным ртом заговорил о своей миссии на Среднем Востоке — высокой мис­сии белого человека, он меньше всего рассчитывал на внимательно­го и понятливого слушателя в лице девочки, какой он почитал Мо­нику.

Генерал вешал на всю гостиную: он надеется на своем благо­родном пути миротворца встретить отзывчивость и благодарность в среде племен, уставших от битв и кровопролития.

—  Думаю, — закончил он возвышенную тираду, — нетрудно вдол­бить азиатам преимущества благ европейской цивилизации.

Вздернув свои почти белые на темном от египетского и персид­ского загара лбу брови, сэр Томпсон пробурчал:

—  Мой генерал, желаю успехов. Но позвольте,— продолжал он странным, полным    иронической    снисходительности тоном.— Вот небольшой, но острый анекдотец. Из азиатской жизни, так сказать. Есть здесь, в пешаверских   горах, князь, князек вернее.   Зовут его Уллах-ар-Рахим. Меня познакомил с ним во время охоты на анти­лоп здешний вождь Пир Карам-шах. Рахим удивительно красив. Тип европейца. Полон высокомерия. Единственное, что в нем выда­ст туземца,— ни один фрак не подходит к его мускулистой перво­бытной орангутаиговской фигуре. Портные замучились. Что только не делали, как только не перекраивали, а фрак все топорщился. Почему, спросите вы? Да потому, что Уллах-ар-Рахим остается по натуре азиатом. Именно он завлек британского офицера к себе в становище, подсунул ему соблазнительную танцовщицу и тут же подстрекнул зоологический фанатизм ревнителей мусульманства. Офицера отправили на тот свет, да еще таким способом... позволь­те не рассказывать здесь, за столом. Здесь, в горах, гнездо шерш­ней. Добрые три четверти наших союзников и «братьев» вообще убийцы. Азиаты! Мерила их нравственных оценок в корне чужды христианским. Нам же приходится опираться па правящие классы, развратные, косные, продажные.

—  Ференги сидят на  людях, как   волки на трупе, — вспыхнула внезапно Моника. Голос её прозвучал невозмутимо, прозрачно, на всю огромную столовую.