Перешагни бездну

Каракульские барашки не давали спать госпоже Бош-хатын. Сколько угодно Сеид Алимхан мог мечтать о бухарском троне и строить планы создания в Туркестане исламского государства. Сколько угодно мистер Эбенезер Гипп вместе с Пир Карам-шахом и мешедским консулом Хамбером могли расставлять на участках советской границы группы вторжения в ожидании решающего ча­са, сколько угодно мог Живой Бог возводить в мечтах хрусталь­ный замок  королевства  Бадахшан.  Сколько  угодно  политики  в Лондоне, Париже, Женеве могли взвешивать «за» и «против» ин­тервенции и расписывать даты начала войны. Всё решала  жен­щина. Бош-хатын мучили кошмары. Ей снились порванные, изва­лянные в грязи, сукровице  каракульские шкурки.  Какой  разор, какой  убыток!  Она  вызывала  Начальника  Дверей.  Он  отбивал костяшки на счетах, выводил колонки цифр. Потери и убытки от шашлыков  и казан-кабобов для  исламских воинов Ибрагимбека ужасали   Бош-хатын.  Эмир  отсиживался  в   подвале,  именуемом священным мазаром, или в комнате какой-нибудь из своих гарем­ных красавиц.

И все же «острие ножа прошло через мясо и воткнулось в кость». Политика политикой, но доходы от каракулевой торговли поважнее. А тут еще просочился слу-шок: афганское правительство Надир-шаха требует, чтобы эмир перестал поддерживать Ибра­гимбека, иначе будет наложен секвестр на все эмирское имущество в Афганистане, в том числе и на отары каракульских овец. Бош-хатын дала верным людям сто рупий, чтобы они «подковали осла Карима», то есть дали взятку, и все узнали. В министерстве подтвердили — все отберут...

Придави осу — ужалит. Простоволосая, растрепанная Бош-хатын надвигалась на повелителя, растопырив пальцы с длинными крашеными ногтями. Ещё не хватало, чтобы она расцарапала ему физиономию. Пришлось сдаться. Эмир приказал позвать мирзу и продиктовал:

«Слава мужа, уклонявшегося от встречи с врагом, спит. Слава от встречи с врагами растет. Всемилостивейше соизволяем извес­тить вас, господин Ибрагимбек, о благополучном состоянии наше­го здравия. Извещаем вас, что ваши донесения о военных стычках с правительственными войсками не получили нашего одобрения, хотя и очевидно, что вы воевали из искренних побуждений. За ваши услуги от гос-пода бога снизойдет на вас небесное блажен­ство. Наше высочество остались вами очень довольны, ибо видят, что вы держите наше войско в боевом состоянии и поощряете развитие духа храбрости, повелеваем вам, наш главнокомандующий, немедля прекратить походы и войну и все внимание уделить подготовке к вторжению. Ибо скоро час наступит».

Тауба! Кто переспорит женщину! Но в душе эмир был доволен. Он всё больше и больше не доверял Ибрагиму-конокраду.

ДВОРИК ТАЙН

                                                  Кто спит   много, тому   собаки лижут рот.

                                                                        Самарканди

Лицо, рыхлое, кисло-равнодушное, вдруг сделалось упрямым, решительным. Даже мучнистая бледность исчезла и сменилась персиковым румянцем. Глаза густой черноты прищурились, на­пряглись. Сеид Алимхан судорожно схватил за руку Сахиба Джеляла: «Осторожно! Не шевелитесь!» — и ползком двинулся к краю тахты, даже не привстав и не отрывая взгляда от...сороки.

Обыкновенная сорока со стрекотанием и треском крыльев во­рвалась в тишину дворика и уселась на одиноком деревце шелко­вицы.

Высокие, глухие стены отгораживали дворик от мира и любо­пытствующих глаз, и птицы почти никогда не залетали сюда. И сейчас появление дерзкой сороки явилось явным нарушением дворцового распорядка.

Всем своим видом его высочество эмир Алимхан показывал, что он так и расценил шумное появление щеголеватой, разряжен­ной в броские черно-белые перья птицы.

Больше того, Алимхан оскорбился. Ибо чем иначе объяснить, что он сбросил сонливость, медлительность, прересилив свою во­шедшую в плоть и кровь флегму, он пренебрег даже величием и спесью. Поистине Сахиб Джелял «впал в пучину изумления», наблюдая поразительное превращение повелителя в... кошку. С кошачьими повадками эмир крался к деревцу, шатающемуся под тяжестью суетливой, беспечной птицы. Кто мог бы заподозрить в обрюзгшем, распухшем от пищи и вина, расплывшемся вширь Алимхане охотничью прыть?

Не сводя глаз с сороки, он на цыпочках просеменил к глиня­ному тандыру, в котором сама госпожа Бош-хатын по своему кап­ризу порой пекла здесь, под чужим небом, настоящие бухарские «патыр».

Отколупнув дрожащими в охотничьем азарте пальцами изряд­ный кусок спекшейся твердой глины, эмир повернулся всем телом к сороке. Он преобразился в охотника, выследившего дичь в джунглях.

Как порой пустяковое обстоятельство может выдать истинную природу человека. Только что Сахиб Джелял видел раздобревшего на сливках и пловах, нежившегося на шелковых курпачах, избалованного, боявшегося дуновения малейшего сквозняка восточного князька, доживавшего свои дни в изгнании. От неприятных новостей, привезенных из Пешавера, эмир совсем было по-бабски разнюнился, вконец раскис, ослабел.