Перешагни бездну

Последние годы эмир все чаще ощущал приступы боли в гла­зах, порой ему казалось, что они вот-вот лопнут. Казалось, сердце останавливается. Преследовало одно неотвязное видение. Белое, залитое кровью лицо, пустая кровавая дыра глазницы. Стальное, синеватое острие ножа, деловито вылущивающее глазное ябло­ко. Дикий животный крик. Глаз с кровавыми лохмотьями отска­кивает ему, эмиру, прямо в лицо. А потом тот же глаз, уже испу­ганный, страдальческий, на земле в пыли. И на вопль Алимхана: «Не надо. Убрать!» — носок грязного сапога палача наступает на глаз...

И по сей день боль пронизывает лоб, глаза, голову. Огненная вспышка отдается болью в глубине мозга. Вот-вот глаза лопнут, разорвутся.

И к чему ему понадобилось тогда посетить «обхану», где каз­нили опасных преступников, посягнувших на его, эмира, власть и достоинство? Захотелось самому поглядеть, как ослепляют чело­века, в том случае — сводного его брата, чтобы отнять у того на­дежду занять «тилля курси» — золотой трон. Ибо по мусульман­скому «канону» слепец не может быть правителем государства. Зачем понадобилось пойти! Праздное любопытство? Какая ошиб­ка! Теперь болят глаза, возникают ужасные видения... Какая боль! Такую боль испытал он — его брат и враг... И этот полный мести и укоризны взгляд еще живого глаза из пыли и мусора... Взгляд совершеннейшего творения аллаха.

А теперь!.. А вдруг врачи правы и его глаза раздавит подо­швой безжалостная болезнь?

—  О! — катался эмир по шелковым мягким тюфячкам и шел­ковым подушкам, от которых   шел одуряздяй запах   духов, курений. Рычал зверем, заползшим в берлогу.— Свет погас для него! Зачем я это сделал? Зачем позволил? Зачем приказал...   Изверг я. И вот кара! Мне возмездие…

Угрызения совести, муки раскаяния жгли. Зачем он далю минутной прихоти? Алимхан был тогда молод, глуп и... уже жес­ток. С болезненным интересом еще в кадетском корпусе он читал в исторических книгах о жестоком обращении с плен-ными, о том, как ассирийские воины приволакивали к ногам своего полковод­ца мешками вырванные у побежденных глаза, чтобы похвас­таться, сколько врагов ими убито... Молодой эмир уже тогда мнил себя властелином, которому дозволено убивать, увечить, истязать. Но он не лишил брата жизни. Это было бы с точки зрения ислама иеискупаемым грехом. Алимхан лишь закрыл опасному претенден­ту путь к власти, оставил жить... без глаз.

— Оставьте подушку! Не рвите зубами. Усилия челюстей мо­гут вредно повлиять на глазное яблоко.

Глазное яблоко! Тот русский профессор, прилетевший на само­лете, говорил, что глазные яблоки могут изъязвиться, и глаза тогда вытекут. Профессура удалось заполучить в Кала-и-Фатту ценой больших усилий. Такого специалиста не нашлось во всем мире. Пришлось обратиться за помощью в Советский Союз. Ибо и в Дели, и в Париже, и в Лондоне, куда эмир специально ездил ин­когнито, окулисты лишь разводили руками... И все ссылались на того русского профессора. «Он один... единственный...» И профес­сор приехал. Он смотрел на него не как на эмира, а как на обык­новенного больного. Советовал он очень простые вещи, простые для обычного больного, но не для страждущего властелина. Как посмел профессор говорить ему, повелителю миллионов, о самык сокровенных делах, за одно слово о которых казнили. Конечно, казнили в те времена, когда он, эмир, еще правил в своем Арке а Бухаре и когда каждое его посещение гарема отмечалось лето­писца-ми в анналах, ибо оно могло означать появление в соответ­ствующий срок отпрыска мангытской династии. А тут этот про­фессор запросто приказал забыть супружеские дозволенные на­слаждения, иначе никакое лечение глаз не поможет, и он обречет себя на вечный мрак...

Как посмел этот русский посягнуть на то, что эмир почитал едва ли не самым главным в жизни. Нет, профессор просто интри­ган. И спесь захлестнула эмира, гордыня поднялась выше го­ловы.

В те дни Пир Карам шах и привез из Бадахшана рабыню по имени Резван. В старинных книгах записано, что нет лучшего ле­карства от старческой слабости зрения, как молодая жена. Но или бадахшанка не обладала теми достоинствами, которые явля­лись бы целительным лекарством для глаз эмира, или вообще эмир слишком часто прибегал к этому лекарству, но болезнь его изо дня в день усиливалась. Слепнущий Алимхан  страдал все больше, и призрак ослепленного брата все чаще появлялся перед ним.

—  Лечение необходимо, и русский профессор дал правильный совет.

—  Не напоминайте!

—  В словах его истина.  Лечиться надо было но его слову. Итак, вы отошлете её.

—  Резван... я... повелел... спать ей... со мной... Она, путеводная звезда Бадахшана, любит своего птенчика.

—  И продаёт свои ласки очень умело, — резко и прямо допол­нил его слова Сахиб Джелял. — Не хотел говорить сейчас о делах. Но прошу, прикажите привести сюда Резван. Отберите у нее фетву на государство Бадахшан. Вы не допустите, чтобы отрезали, оторвали от эмирата половину земель. Чтоб какая-то гаремная развлекательница могла назвать себя царицей. Такие легкомыс­ленные поступки разожгут огонь войны, повлекут разорение стран и народов.