Перешагни бездну

На лице Пир Карам-шаха читалось недоумение. Видимо, он считал пустой тратой времени отрицать столь чудовищный навет на своих верных гурков. Да и кто такой тибетский доктор, который осмеливается бросить на них тень. Он пожал плечами.

—  Мои гурки три дня    охотятся у подножия    Тирадж Мира, по крайней   мере в двадцати милях   от Хунзы — Брезгливый тон его говорил, что   он едва снисходит  до объяснений, — Возможно, вы встретили туземцев из Хунзы. В темноте на перевале они при­няли вашу группу за разбойников...

—  Лег-со! Был день, ясный, светлый. А стреляли они метко. Профессионально метко.

Вдруг Молиар повернулся всем туловищем к Пир Карам-шаху, осклабился и, заглядывая в глаза, заговорил:

—  Ваше высокопревосходительство, прикажите пересчитать своих верных гурков. Конечно, буддийская вера не позволяет док­тору Бадме убивать живые существа, но его карабин не буддист, и кое-кому из тех, кто стрелял в нас, не поздоровилось.

—  Болтовня!

Пир Карам-шах вскочил и, сделав знак начальнику охраны идти за ним, быстро вышел.

Вдогонку Молиар выкрикнул:

—  Недаром, когда мы проезжали Хунзу, в старой башне пла­кали и горевали духи гор.

ЧЕЛОВЕК-ПЕНЬ

                                                   Есть три вида людей: люди, подобные пище,

                                                   без которой не обойдешься, люди, по­добные

                                                   лекарству, в которых нуждаются лишь

                                                   иногда, люди, подобные болезни,

                                                   ко­торые никогда не нужны.

                                                                            Лукмон Хаким

                                                    Воробей и до ста лет не перестает пры­гать.

                                                                Узбекская пословица

— Ишикоч!

—  Уши мои открыты! — отозвался Молиар. Он услышал жест­кие нотки в голосе Сахиба Джеляла, и сразу облик полного само­мнения купца второй гильдии слинял с него, и он стал скромным Ишикочем, привратником курганчи, что на ургутской дороге близ Самарканда.

—  Слушаю с трепетом! — Но убедившись, что поблизости никого   нет, счел нужным   добавить: — Боже правый, к чему столь важный тон?

—  Вы рассказали ему про Белую Змею. Не могу понять вас. У нас под ногами горящие угли. Каждое слово ждут и разжевы­вают. Из вашей глупой сказки он узнал про Монику.

Лицо Молиара изменилось. Он задергал плечом и отвел лицо В сторону.

—  Царь-козел боится   Моники, потому   что она от Ага Хана. Но Ага Хан далеко, а Пир Карам-шах рядом.

У Молиара щеки колыхались студнем.

—  Боже правый, — бормотал он, — новая беда на голову девочки.

—  Какая беда? — спросил Сахиб Джелял. Что-то в тоне Мо­лиара ему показалось странным.

—  Боже правый, поверьте, я не знал, что Белая Змея — наша девочка. Это ужасно.

—  И что же? О какой беде вы говорите?

—  Я не знал про Монику. Мне сказала старая ведьма Бош-хатын, что Моника   приедет в Мастудж, но я не знал, что Моника уже здесь, что она та самая Белая Змея.

—  В чем дело? Что понадобилось Бош-хатын от Моники?

—  А вот что.— Молиар порылся в бельбаге и извлек пакетик.

—  Что это такое?

—  «Дору». Проклятая баба дала мне и...

Он рассказал, зачем Бош-хатын послала его в Мастудж.

Все время, пока он рассказывал, Сахиб Джелял сидел молча. На лице его, по обыкновению, ничего не отразилось. Брезгливо, Кончиками пальцев, он взял пакетик и спросил:

—  Ну хорошо. А зачем вы таскаете при себе смерть? А если бы вы ошиблись и случайно   развернули бумажку?   Даже запах такого «дору» смертелен.

Тогда Молиар показал кивком головы через открытую дверь на двор. Там на колоде — коновязи — со скучающим видом сидел весь в лохмотьях и космах Человек-пень.

—  И вы хотели?

   Снова подергал плечами маленький привратник.

—  Молиар — я. Хитрец и склочник. Молиар — я. Ковар­ный и пронырливый, слабый, старый, больной. Но я, Молиар, за Монику вот этими руками удушу и   Бош-хатын и эмира. Моника!

— И все-таки вы, Молиар, таскаете при себе отраву!     

— Я не мог иначе.    Если я раньше времени пристукну этого черта, Бош-хатын поймет все. И вместо меня подошлёт еще кого-нибудь, кого мы не знаем. Я ждал приезда Моники, чтобы её пре­достеречь. Оказывается, она здесь, и она — Белая Змея.

Несколько мгновений Сахиб Джелял разглядывал издали Че­ловека-пня и наконец позвал его в комнату.

—  Подойди ближе! Ты исмаилит?

—  Ой, откуда вы знаете? — испугался Человек-пень.— Прости­те. Каюсь. Простите. Не говорите ничего его превосходительству Алимхану. Меня прогонят из Кала-и-Фатту. Ой!  У меня жена, дети.

—  У тебя на физиономии написано, кто ты. А сейчас седлай свою лошадь. Поедешь в Кала-и-Фатту с письмом.

—  Ой, не надо! Не пишите госпоже Бош-хатын, что я... Умо­ляю! Пожалейте.

Не обращая внимания на вопли Человека-пня, Сахиб Джелял написал:

«Высокочтимая госпожа, салам! Великие мира сего завоевы­вают добрую славу не коварством и отравой, а смирением и дела­ми великодушия».

Он приложил небольшую личную печатку к письму и сказал «пню»:

—  Ты едешь сейчас!    Поедешь не останавливаясь, кроме как для того, чтобы накормить коня. Ступай.

—  Ой, гнев госпожи!.. Умоляю!