Перешагни бездну

—  Живой   Бог  взирает  на  тебя. Страшен зрак Живого Бо­га. А госпожа Бош-хатын... я про тебя ничего не написал. Уби­райся!

Заурчав от радости; Человек-пень ползком подобрался к Са­хибу Джелялу, поцеловал полу халата, выскочил из комнаты и побежал в конюшню.

—  Будет нём. Не надо язык отрезать,— усмехнулся Сахиб Джелял.

—  И откуда вы узнали, что Человек-пень поклоняется Живому Богу? — удивился Молиар.

—  Глаза у вас, Ишикоч, хитрющей совы, а ничего не видят. Я всё приглядывался к нему. Ни одной молитвы мусульманской он не прочитал с тех пор, как приехал сюда, ни одного намаза не исполнил. А теперь нам надо увидеть Монику.

Что ж, Молиару оставалось поблагодарить Сахиба Джеляла за то, что он избавил его от назойливого стража. Сделав это со всей восточной вежливостью и отвесив десятки нижайших поклонов, Молиар поспешил на гору Рыба к Белой Змее.

ЦАРЬ

                                                            И князю надлежит приспосабливаться к

                                                            судьбе, если он хочет радоваться и сме­яться.

                                                                             Рабгузи

                                                             Свидетель истины и мерзкий интриган,

                                                         со­четание пороков придворной жизни с

                                                        на­выками нищенства.

                                                                      Джаффар ибн Салман

Ночью Гулам Шо пробрался    в комнату    к Сахибу Джелялу.

— Что делать? Что получается? Народ разбежался. Одного дня не проработал. Дьявол затянул мне шею петлей. Смотри и читай.

Он извлек бумагу из принесенной с собой растрескавшейся, облепленной паутиной шкатулки с выгравированными львом и единорогом на крышке. Это оказался договор, вернее, копия, но за подписями и печатями:

«Я, владетельный раджа княжества Мастудж, шах и царь Гу­лам Шо, сын Исмаила Шо, взял по своему добровольному побуж­дению на себя священное и непреложное обязательство от имени своего и от имени своих назиров и принцев навечно сохранять мир и дружбу с достопочтенным, могущественным королем Англии  и императором Индии. Обязуюсь держать в проезжем состоянии пути в горах    и долинах, постоянно починяя овринги, подъемы и спуски, переходы, мосты, перевальные участки, расчищая от снега, льда, от завалов и лавин, привлекая на трудовую повин­ность всех мужчин и женщин моего государства, способных дер­жать в руках кирку и лопату. Обязуюсь представлять по первому требованию сколько понадобится  проводников, подносчиков гру­зов, носильщиков, вьючных    животных — лошадей, быков, яков-кутасов, ослов, обеспечивать питанием людей и скот, занятых на британских правительственных перевозках, за счет казны госу­дарства Мастудж, соблюдать силами воинов  моего государства безопасность на всех без исключения дорогах, путях, тропах, про­ходящих через княжество Мастудж, защищать и охранять проез­жающих по этим дорогам чиновников, служащих и прочих англи­чан. И да отвечу я за каждое нападение и насилие на проезжих путях своей жизнью и всем своим имуществом, а каждого моего подданного, совершившего    разбойный и воровской    поступок на дорогах и путях, казню жестокой смертью. За поддержание в со­хранности и  безопасности  путей  моего  княжества  Мастудж  правительство его величества императора Индии назначает мне к выплате ежегодное пособие в размере от ста фунтов стерлингов в золотых монетах.

Высокий договор, скрепленный  высокими договаривающимися сторонами  приложением  печатей  и  подписями,  действителен   на­всегда и будет переходить из века в век».

Своим неправдоподобно огромным пальцем царь ткнул в ха­ос из вычурных подписей и лиловых оттисков печатей и прохри­пел, окончательно подавленный:

—  Видите, что делается?

Сахиб Джелял читал договор вслух, делая вид, что наслаждается и его содержа-нием и витиеватым дипломатическим стилем. Но Гуламу Шо это не доставило   удовольствия.   О том говорили ссутулившиеся плечи, повисшие плетями узловатые руки, скорб­ное лицо.

Он жалобно простонал:

—  А ты, господин, еще советуешь такое. Да если не дать рабо­чих на перевал, о! Да если дьявол только пронюхает, о! Да если завтра я сам не возьму семихвостку и не погоню из домов мастуджцев, о! Господин, ты видел виселицу на площади. Да только за то, что мы не смогли переправить  сто тюков в Кашгарию, — снег тогда занес перевалы, — на той виселице три месяца висели вдво­ем наши Дауд и Шоди — караванщики. И мы не посмели их по­хоронить, пока они совсем не истлели, и мясо их не сожрали пти­цы и черви. Проезжая однажды через селение, дья-вол сказал: «Воняет  падаль». Тогда и похоронили. Плохо, господин Сахиб, у дьявола гурки стреляют, не спрашивая, здоровы ли вы.

Смешно крадучись, он подобрался к дверям и осмотрел длин­ный, круто спускающийся к обрыву двор, на этот раз пустынный в свете взошедшей луны.

—  Кто мутит народ? — забормотал  он  нервно. — Кто  говорит народу — ломайте  мосты, ломайте овринги. Заваливайте дороги и тропинки? Кто говорит на площадях у мечетей; не пускайте ка­раваны на север! Не давайте носильщиков.

—  Ну, кто же так говорит?