Перешагни бездну

— Никаких претензий с моей стороны, — ворковала мадемуазель Люси. И все поразились — никогда еще не приходилось слышать, чтобы голоса были так похожи. — Но вы поймите! Представьте! У меня салон. Аристократы… Безумно богатые. Лимузины! Замок в департаменте Жиронда. Лакеи! Гобелены! Апартаменты! Радио! Белый рояль! Севрский фарфор! И вдруг знакомьтесь — ваше очаровательное дитя — Моника! И откуда взялось имя Моника? Моя дочь! Моника из Азии! Поймите. Какой пассаж! Да все подумают, что я старуха. Но я молодая женщина, и мне рано напяливать на голову чепец бабушки. Поймите меня правильно! Я люблю мою Монику… Но я не могу отдаваться чувствам. Переживания так старят.

Материнским излияниям мадмуазель Люси отвела ровно минуту. Она поражена! Потрясена! Восхищена! Она обезумела от счастья. Но… Она не плакала, она не смеялась. И слезы и смех вызывают в уголках глаз «гусиные лапки». О, эти ужасные морщинки!

Фарфоровые глаза куклы оставались безжизненными — сизо-голубыми, когда в столь похожих глазах ее дочери отражались радость и страх, изумление и недоумение, нежность и отчаяние.

Мадемуазель Люси не предупредила о своем приходе. Неожиданно в обрамлении локонов, кружев, газового шарфика она впорхнула в гостиную «Сплэндид» и, заключив в объятия дочь, расчувствовалась. Но тут же она деловито заговорила о том, что привело ее сюда. Материнские чувства? О, нет! Меньше всего.

Хладнокровно она изложила целую программу. Надо отдать должное мадемуазель Люси: временами горло у нее сжималось, и она начинала задыхаться. Это означало, что чувства матери на какой-то миг возобладали: такая прелестная, милая дочка!

— Смешно! Я — жена владетельного государя, азиата, — сокрушалась она. — Моника, моя дочь, от него… Все законно. Я королева, я царица, я эмирша. Ничего! Пусть это не слишком ослепительное княжество, которое в Азии днем с фонарем не сыщешь. Все равно я царица по закону, документ у меня, я эмирша, королева! Я же не какая-то… Муж-то мой, хоть и бывший «гарунальрашид», но жив-живехонек. Всё! Тут всё ясно. И тут мне лично ничего не надо. У меня нет настроения возвращаться к азиату, пусть он и трижды король. И тут тоже всё ясно! Но моя милочка Моника — законная дочь восточного короля. Придется эмиру позаботиться о нашей дочери, раскошелиться. Платите, господин эмир! И всё тут! О ля-ля! — Изящным жестом она пощелкала своими пальчиками с удивительно малиновыми ноготками. С нежностью, похожей на осторожность, она поцеловала вспыхнувшую от волнения Монику.

Мадемуазель Люси при всем избытке чувств не сумела скрыть, что ужасно боится резким движением потревожить свою искуснейшую косметическую оболочку.

— Сколько, спросите вы меня? Ну, надо подумать. Продешевить мы не собираемся. Дешево он от меня не отвяжется, господин «гарунальрашид».

— Вы моя мама? В самом деле мама? — проговорила Моника. В глазах ее стояли слезы. — Вы… мама!

Девушка кинулась обнимать мадемуазель Люси, ничуть не остерегаясь, что может помять ее наряд. Мать и дочь замерли в объятиях.

Мисс Гвендолен, мистер Эбенезер поглядывали то на них, то друг на друга. Бурные излияния шокировали их. Во всяком случае встреча Моники с матерью не предусматривалась, по крайней мере, на данном этапе их пребывания в Женеве.

Оставалось надеяться, что это ненадолго. И они оказались правы. Беспокойство за прическу и платье заставило мадемуазель Люси решительно высвободиться из объятий Моники. Она отодвинулась на расстояние вытянутой руки и воскликнула:

— А ты красива! Правда, не красивее меня, твоей мамочки. А?

Осторожно разглаживая оборочки на корсаже, мадемуазель Люси заговорила сухо, деловито:

— А теперь, дочь моя, — она покосилась на Гвендолен и Эбенезера, — собирайся. Поедем ко мне.

Мисс Гвендолен вмешалась:

— Мадам… вы повидались с Моникой, добились своего. Прекрасно. Это делает честь вашим чувствам. Но позвольте напомнить: Моника — принцесса, а принцессы подчиняются строгостям этикета.

Неожиданно мистер Эбенезер оказался между Люси и Моникой.

— Свидание закончено!

— Не в моих правилах волноваться, — почти не открывая рта, протянула мадемуазель Люси, — поэтому позвольте сказать вам, обратите внимание, я тоже совершенно спокойна. Но я мать. Я мать по законам божеским и людским… Ну вы отлично знаете. Мы счастливо встретились. И теперь не расстанемся.

— Прошу вас! — Мистер Эбенезер довольно энергично наступал на мадемуазель Люси, заставляя ее пятиться к двери.

— Я не из пугливых, — продолжала Люси. — За мои права вступятся. Кто? Ну, например, французы, русские, ля-ля! Вы еще пожалеете.

— Вон! — тихо проговорил Эбенезер.

— О! — вырвалось у Моники, и она заплакала.

— Береги цвет лица, моя дочь, — равнодушно сказала Люси. — А вы, мистер бульдог, спрячьте клыки. И помните. Без меня Моника есть Моника, и всё. Единственное доказательство, что Моника дочь Сеида Алимхана, — это я. Все знают, у него был полон гарем одалисок и шлюх, но я еще раз говорю вам — я законная его жена…

— О! — повторила сквозь слезы Моника.