Перешагнувшие через юность

Когда нашим пришлось уходить из деревни, сержант, квартировавший у них, оставил на память эту звездочку. Он очень волновался, даже шрам у виска порозовел. «Мы, Тарасик, обязательно вернемся. Ты жди нас, слышишь? А звездочку спрячь пока». Тарасик, в свою очередь, протянул сержанту свой пионерский галстук: «Возьмите». Но сержант только бережно подержал галстук в руках и вернул. «Сохрани его до нашего возвращения, ладно? Тоже спрячь. Потом дашь мне, и я донесу его до самого Берлина».

Однажды Тарасик проснулся от близкого выстрела.

— Мама! — позвал он, свесившись с печки. Но матери и квартирантки дома не было — ушли на другой край деревни муки занять.

А во дворе уже хозяйничали немцы. Там кудахтали куры, не переставая, визжал поросенок. Шарик не лаял — его-то, видно, и пристрелили в тот момент, когда Тарасик пробудился.

Только он спрыгнул с печки, как в хату стремительно вошел немецкий офицер. Видно, успел обыскать чулан и сейчас разворачивал сверток, где лежали звездочка и галстук. Полыхнул красный шелк.

— О, ты есть пионер! — ткнул в Тарасика галстуком офицер.

— Да, — тихо сказал мальчик.

— А это? Чья есть звезда?

Тарасик молчал.

— Ну?

Офицер примерился и ловко ударил его по щеке.

— Где есть русский зольдат?

Тарасик сжал зубы. Не моргая, глядел в светлые холодные глаза немца.

Тот остервенел. Принялся хлестать его без передышки. Потом вытолкнул во двор. Там немецкие солдаты подхватили Тарасика и поволокли по снегу к реке. Поставили перед прорубью на холодном ветру.

— Где есть русский зольдат?

Босые ноги примерзли ко льду. Горели, словно стоял на раскаленных углях. От порывистого ветра вздрагивала темная вода в проруби. Вздрагивало и тело Тарасика. Но внутри у него словно все закаменело. Должно быть, тяжел был его детский взгляд, потому что офицер вдруг закричал:

— Не смотреть!

И тронул кабуру. По знаку офицера два солдата схватили мальчика за локти, оторвали от обжигающего льда и стали медленно опускать в ледяную воду. По колени, по пояс, по горло…

На берегу собралась толпа. На нее наступал солдат с автоматом, разгонял. Местные жители пятились, но не расходились. И тут в толпу ворвалась мать Тарасика. Предчувствуя недоброе, еще не совсем понимая, что происходит, она содрала с головы платок и закричала:

— Спасите, люди!

Солдат толкнул ее автоматом, и она упала. Оксана подняла обезумевшую женщину. Обе увидели, что в прорубь толкают не кого-нибудь, а Тарасика. Опустят — поднимут, опустят — поднимут.

Нечеловеческий, протяжный и дикий вопль заставил людей содрогнуться. Кто бы мог подумать, что так кричит женщина? Но эта женщина была мать, у нее отнимали сына. И она поползла по снегу к проруби.

— Сынок!

Оксана бросилась за ней. Солдат поднял автомат и деловито, будто соизмеряя силы, стукнул по голове одну, затем другую. Обе потеряли сознание.

А закоченевшего Тарасика снова опустили в прорубь и больше не подняли. Когда он вынырнул, вцепившись пальцами в острый край льдины, офицер каблуком изящного сапога наступил на израненные пальцы.

Тарасик утонул.

Мать его сошла с ума.

Черная коса восемнадцатилетней Оксаны стала белой.

3

Подразделения двигались к передней линии нашей обороны. Справа и слева рвались мины, осколки вонзались в землю вокруг людей. Люди падали и опять поднимались. Отсюда, из этих мест, птицы улетели, звери убежали, а бойцы Красной Армии не имели права уйти. Они стояли насмерть.

Саперы помогали пехотинцам углубить и благоустроить окопы, где люди находились до утра. Утром здесь появились комбат с комиссаром. За ночь они побывали во всех подразделениях и ничего — убереглись. Действительно, «смелого пуля боится, смелого штык не берет».

— Наши танки пойдут на разведку, — сказал Белоконь командиру третьей роты. — Подготовьте саперов для их сопровождения.

Из лощины выкатились камуфлированные КВ. Остановились на опушке перелеска. Белоконь переговорил с командиром танкистов и подал знак на посадку. Боевые машины взревели, заскрипели гусеницами и помчались к Липовке, захваченной немцами.

Командир первого батальона долго смотрел им вслед.

— Враг насторожен, трудно застать его врасплох, — рассуждал он вслух сам с собой.

— Может, и обойдется, Федор Наумович, — попытался успокоить его Юрасов. — Проведут разведку благополучно и вернутся.

— Ох, браток, чует сердце беду…

Саперы сидели на броне танков. Танкисты — внутри, они — снаружи. Марченко, старший группы минных разведчиков, прижимался к башне головного. По сторонам машин рвались снаряды и мины. Цокали пули и по броне танков. Саперы только плотнее приникали к холодному металлу.

Вот танки приблизились к переднему краю неприятельской обороны. Замедлили скорость движения. Саперы спрыгнули на землю и поползли с миноискателями к проволочному заграждению. Огонь в упор вынудил машины остановиться. Непробиваемая броня спасала танкистов. Но тут снаряд угодил в чувствительную группу головного и поджег его. Экипаж стал выбрасываться на землю. Катались, гасили на себе одежду.