Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

Отличие же репрессий гитлеровцев от репрессий русских марксистов состояло только в том, что первые были направлены на смещение вины вовне, на другие народы, а вторые – внутрь, на так называемых «представителей эксплуататорских классов», на «врагов народа»[401]

В том-то и дело, обращал внимание уже Николай Бердяев, что беспрецедентная жестокость большевиков происходила еще из-за того, что их репрессии были направлены на своих, внутрь общества. Большевики, Ленин, Сталин ни во что не ставили жизни своих соотечественников, а гитлеровцы ни во что не ставили чужие жизни. Правда, и первые и вторые думали, что исповедуемые ими идеалы дают им санкцию на убийство идейных врагов. Общей и для русских марксистов и национал-социалистов была дьявольская гордыня, объединяющее их убеждение, что они и только они знают, как должен быть устроен этот мир.

Политики и эксперты, негодующие сегодня по поводу попыток поставить «на одну доску» русский коммунизм и национал-социализм, не хотят слышать голос правды истории, не хотят принимать во внимание тот очевидный факт, что сначала мир содрогнулся от беспрецедентной жестокости большевиков, ленинской гвардии, и только затем уже от жестокости национал-социализма. В том-то и дело, обращал внимание Николай Бердяев, что первыми начали поход назад, к дикости Средневековья, русские под руководством большевиков, со знаменем марксизма в руках, а затем уже немцы под руководством Гитлера.

В том-то и дело, что русские мыслители в изгнании выявляли идейную и политическую сущность фашистских изуверств на фоне известных им на собственном жизненном опыте изуверств большевиков. Первыми начинают расстреливать заложников, невинных людей во имя устрашения врага большевики, а затем уже гитлеровцы на оккупированных территориях. И опять-таки не могу не напомнить: гитлеровцы брали в заложники чужих, поляков, русских, сербов. Большевики брали в заложники не просто своих, россиян, а лучших представителей русской дореволюционной нации. Первыми организуют концентрационные лагеря для перевоспитания «несогласных» большевики. Идея Соловков принадлежала «любимцу партии» Николаю Бухарину. А затем уже немцы при Гитлере перенимают этот опыт большевиков. И т. д., почти до бесконечности.

Для того же Бердяева, который первым из русских философов начал исследовать родство жестокостей фашизма с жестокостями большевизма, сначала был красный террор, расстрелы заложников, расстрелы десятков тысяч православных священников, расстрелы людей только за то, что они из дворян, буржуев, только за то, что они ходят в пенсне. А затем на фоне извергов-большевиков он обнаружил у фашистов ту же страсть, волю к насилию, жестокость, агрессию, присвоение себе права распоряжаться жизнью и судьбами миллионов людей. Николай Бердяев обнаружил духовное и идейное родство фашизма с русским коммунизмом задолго до прихода Гитлера к власти, до появления Освенцима и Бухенвальда, обнаружил тогда, когда отец итальянского фашизма Муссолини славил Ленина (1924 год) и гордился своими близкими отношениями с идеологом и руководителем октябрьского переворота Львом Давидовичем Троцким. Сразу после появления итальянского фашизма и как идеологии и как политики Николай Бердяев сказал, что Европа в их лице имеет дело с повторением опыта и практики большевистской революции, с новым изданием революционизма, отрицанием каких-либо законов, отрицанием права, что сутью фашизма, как и большевизма, является антигуманизм, возвращение к Средневековью с его ставкой на силу, «волю к власти».[402]

В том-то и дело, что в главном, в ставке на насилие, в ставке на массы, народ, в претензии перестроить мир на новых началах национал-социализм дословно повторял большевизм. Георгий Федотов в своих «Письмах о русской культуре» обращал внимание, что и в большевистской России после прихода к власти Сталина, и в гитлеровской Германии делается ставка не просто на массы, но на спорт, технику, на самые простые, массовые формы социализации личности. «В спорте, в технике, в политике», – писал Георгий Федотов, – новая власть в России и в Германии «ищет спасения от вопросов духа». И в советской России и в Германии религия сменяется квазирелигией, государственной идеологией, то есть в «религии авторитарной и искусственно примитивной, в которой вытеснено все культурное и гуманитарное содержание».[403]