Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

Кстати, обратите внимание. Еще раз о тех, кто восторгается идеалами коммунизма. И среди вождей большевизма и среди вождей национал-социализма преобладали несостоявшиеся, недоучившиеся студенты, недопрофессионалы, несостоявшиеся художники, как Гитлер, несостоявшиеся юристы, как Ленин, не получившие даже гимназического образования, как Троцкий и т. д. и т. п. Революционеры, как правило, это продукт антиотбора, люди, от природы чем-то ущемленные. По крайней мере, вся история русского коммунизма свидетельствует о том, что запредельные, максималистские идеалы марксизма привлекали прежде всего людей фанатичных, агрессивных. Еще в начале XX века русские интеллектуалы, пережившие увлечение так называемым кафедральным марксизмом, обратили внимание, что учение Маркса о диктатуре пролетариата, об уничтожении всего, что в человеческой цивилизации было связано с частной собственностью, привлекает прежде всего атеистов, для которых жизнь человеческая мало что стоит. Российские социал-демократы еще в начале века называли Ленина палачом. Не может интеллектуал с развитой душой принять учение Карла Маркса о «революционном терроризме» как необходимом условии устранения классового врага. За Марксом, за его учением о диктатуре пролетариата, как правило, шли максималисты, фанатики, люди, больные душой, ненавидящие весь этот мир и не боящиеся крови. Хорошо известно, что поразительная жестокость Феликса Эдмундовича Дзержинского ко всем тем людям, которые были связаны с «миром частной собственности», была вызваны его болезненной ненавистью к неравенству, к богатству, к сытому буржуазному образу жизни, к банкам, торговле и т. д. У нас в России до сих пор мало кто осознает, что само учение Маркса о диктатуре пролетариата – это учение об особого типа преступлениях, о том, что русский общественный деятель Борис Вышеславцев назвал социальным преступлением. Если вы украли кошелек у богатого человека – это индивидуальное преступление. Но ведь сама идея экспроприации собственности у всей буржуазии, у так называемых эксплуататорских классов, тоже есть преступление, кража. Но все дело в том, что марксизм оправдывал эту тотальную кражу высшими соображениями, якобы интересами истории. С точки зрения Вышеславцева массовое, социальное преступление все равно остается преступлением. Отсюда и его вывод, что марксизм и коммунизм – это всего лишь идеология особого типа преступлений, социальных преступлений. «Задача международного коммунизма, – писал Борис Вышеславцев, – организовать социальное преступление в мировом масштабе. Индивидуальное преступление проходит, забывается; социальное преступление пребывает, увековечивается памятниками, на нем воздвигается мнимое благосостояние презренных масс, оно не знает раскаяния, ибо легализуется, возводится в закон, в принцип, в идею. Революционная идеология есть самооправдание и самовосхваление социального преступления… Идеология преступления знает два пути: один – отрицание всяких абсолютных (мистических) запретов, «все позволено» и нет различий между добром и злом; другой путь – оправдание преступления какой-либо возвышенной и обычно бесконечно далекой целью. Руссо, Робеспьер и все сентиментально-риторические палачи революции избирали второй путь. Марксистский коммунизм избрал оба. Он поставил проблему сначала так: какое миросозерцание отрицает преступность и преступление и дает «все позволено»? И нашел решение: безрелигиозный материализм. Маркс социализировал, обобществил ненависть. Впрочем, всякая революция обобществляет орудия производства преступления: гильотина не может быть частной собственностью… Бесконечно далекий идол обеспечивает бесконечную возможность совершения преступления, любовь к дальнему санкционирует бесконечную ненависть к ближнему».[395]

И при всем уважении к гражданскому подвигу Игоря Шафаревича, который в далеком 1974 году, живя в СССР, рискуя всем на свете, написал для самиздатовского сборника «Из-под глыб» свою статью «Социализм», разоблачающую античеловеческую природу этой идеи, для меня очевидно: он был не первый, и до него многие видели, что за идеалом коммунизма стоит призыв к смерти человека и человеческой истории.[396]

Приведенный отрывок из так и не переизданной в России работы Б. Вышеславцева «Парадоксы коммунизма» как раз и свидетельствует о том, что на самом деле русская гуманитарная интеллигенция в лице своих наиболее одаренных, морально развитых представителей всегда ощущала смертоносность, изначальную преступность учения о коммунизме. Тем более это стало ясно после победы большевиков, после опыта советской коллективизации и индустриализации. Уже с Достоевского, с его «Бесов» было понятно, что атеизм ведет к оправданию преступления, что если Бога нет, то все позволено, что нет ничего опаснее, чем бесконечно далекий идеал, который ведет к разрушению того, что есть, к ненависти к тому человеку, который живет сейчас. Задолго до ленинского Октября тот же Бердяев доказывал, что идея коммунизма, его идея однообразия убивает все живое, все, на чем держится жизнь.