Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

Тогда в Польше о завершении переходного периода или о строительстве развитого социализма никто уже не говорил, зато чрезвычайно много говорилось и писалось о создании условий, способствующих производственной и социально-политической активности трудящихся, условий, в которых каждая человеческая способность, каждый человеческий талант, каждое открытие могло принести пользу польскому народу и обществу. Как писал тогда журналист Тадеуш Робак, «речь идет о создании такой системы социальной деятельности, которая не вызывала бы напряжения, конфликтов, недовольства, которая не создавала бы у трудящихся ощущения принуждения, не озадачивала бы его бесконечными нонсенсами, вызывающими у них, рабочих, дух неприятия и сопротивления. Требование всего этого отнюдь не является особым грехом перед обществом. Речь идет ни о чем другом, как о нормальных условиях его функционирования, производства, хотя это звучит вульгарно».[142]

В Польше уже тогда ученые стали выходить за рамки традиционной марксистской проблематики, перестали говорить о стирании классовых различий, о преодолении различий между городом и деревней. Однако чрезвычайно много в это же время стали говорить о том, чтобы человеческий труд, независимо от его профессионального содержания, ценился одинаково, чтобы определяющим стало качество труда, его полезность людям, чтобы каждый трудящийся, независимо от того, кем он является, крупнопромышленным рабочим или крестьянином-частником, имел право свободно, без каких-либо ограничений высказывать свое мнение по всем вопросам, связанным с его жизнью и жизнью страны в целом.

Мне думается, что в Польше марксизм с его немецким пристрастием к абстракциям не прижился еще в силу специфики национального мышления, из-за так называемого «реализма» поляков, из-за их стремления мыслить предметно. Но все дело в том, что как только социальная доктрина марксизма, даже облагороженный марксизм, соприкасается с реальным, живым человеком, она на самом деле рассыпается. Невозможно же на предметном уровне представить себе такую деятельность, которая не вела бы к отчуждению от человека его способностей, чувств, ума и т. д.

Чистый марксизм – это всегда очевидная крайность, как полное обобществление средств производства, как преодоление нации и национальных различий, а потому поляки, мои коллеги, как я помню, этой марксистской схоластикой не занимались.

В Польше не было своих Косолаповых, сторонников дальнейшего обобществления средств производства. Но зато чрезвычайно много писалось и делалось для возрождения различных форм кооперации, для восстановления социальных связей в обществе, для создания различного рода самоуправленческих организаций.

На примере ПНР было видно, что народ, который обладает развитым национальным сознанием, чувством национального единства, вообще не восприимчив к марксизму как к учению о классах и классовой борьбе. Приведу одно интересное наблюдение. За многие годы общения с польскими обществоведами я не встретил ни одного этнического поляка, который бы всерьез исповедовал марксизм, занимался его разработкой.

События 1980 года в Польше, сам факт общенациональной забастовки, в которой принимало участие 9 миллионов человек, выдвинули на первый план проблему национального бытия как высшей ценности. Да, марксизм, как идеология, сразу уходит на второй план, едва только на первый план выходит проблема спасения нации. Это предвидели и Николай Бердяев и Иван Ильин. Но все дело в том, что вытеснение классовой идеологии патриотизмом произошло не в России, как они надеялись, а в Польше. Там, в Польше, как и в Венгрии, и в Чехословакии, на самом деле была не антибольшевистская контрреволюция, а обычное национально-освободительное восстание.