Перестройка моды

Это привело к тому что я, как только появились деньги от продаж моих работ, сразу стал передвигаться по городу на такси. И в какой-то момент Гагарин сказал: «Ну что ты там сидишь? Переезжай к нам в Москву!» И я действительно стал по выходным прилетать в столицу, а на будни возвращаться в Сочи. И к 89-му году уже окончательно перебрался с юга на Среднерусскую возвышенность. И благодаря Сергею и Людочке Ханис я попал на групповые выставки, которые тогда проходили на Малой Грузинской, где я познакомился с Германом Виноградовым, Петлюрой. Это было накануне большой выставки во Дворце Молодежи.

Герман, который в моем сознании был уже сформировавшимся героем, пригласил меня на эту выставку, где выставлялись Стучебрюков и Колейчук со своими инсталляциями, а куратором выступал Марат Гельман. Так вот это все и покатилось. Окружающие меня – это были примеры для уважения и подражания, но в какие-то коалиции я не вступал. Среда была альтернативной, совершенно дикие джунгли, и все двигалось, выставлялось, бродило чудом энтузиазма. Меня тогда поразил шпалерный принцип развески работ. Пространство подвала было моментально плотно увешено и уставлено искусством. Все преобразилось с появлением друзей и посетителей, впереди что-то двигалось, выставлялось, позади что-то стояло, народу было битком, никто ничего не понимал, но все были счастливы и попивали вино. Благодаря «грузинке», я познакомился с Костей Худяковым, который тогда откололся от этого гнезда и открыл на Филях галерею «М'Арс» в 90-м году. И первый перформанс случился именно в этой галерее. Назывался он «Буйство на горе Ана-Дырь, под пение Никитинских рыбок». И вот там нас стусовало с московским орденом куртуазных маньеристов, музыкальный фронт которого представляли группы «Бахыт Компот» и «Манго-манго». А поскольку все тяготели к эффектным сценическим образам и перформанс-шоу, сопровождавшим концерты, все быстро смешивалось. У меня были планы сделать просто совместную выставку московских и сочинских художников.

Для нее, под музыку Владимира Полякова, я танцевал в своем первом головном уборе из картона, который покрасил тушью. Узором послужил образ Великой карякской Чайки из журнала «Карякатекали». К кокошнику прилагалось павлинье перо, ствол-стержень которого был выщипан. Длинную палку с оперением «павлиний глаз» на кончике я держал в руке во время моего танцевально-абстрактного буйства. Не помню уже кто, но одна девушка, сказала мне: «Бартенев! Вот много кто чего делает – и коллажи, и картины – и все это на плоскости, а вот кокошники еще никто не делал». Я задумался – ведь действительно ничего подобного не встречалось, и мне это понравилось.

М.Б. Наверное, стоит отметить для тех, кто не застал те времена, что с 88-го, а то и раньше, и Москва и Ленинград кишели акциями и выставками, после относительного затишья и тихих игр в диссидентство и соц-арт. А в этот период художественное разнообразие «новой волны» достигло определенного пика. Вы попали, можно сказать, в эту «смену» конца восьмидесятых.

А.Б. Да, я застал эту россыпь на, возможно, ее излете брожения, и понимание того, что все эти люди были смельчаками, у меня было. Атмосфера конца восьмидесятых была и романтической, и героической. Эта ситуация провоцировала на подвиг каждого. Все затягивало в общий круговорот событий, где каждый должен был пожертвовать чуть ли не жизнью, ради чего-то неосознанного и с отсутствием каких-то внятных перспектив. При этом никто не плыл по течению, каждый создавал движение вокруг себя. Этот период является самым удивительным периодом российской культуры. Все были смелыми, иначе не могло и быть. Не важно было, во что складывался порыв. Жест был важнее. Та стремительная ситуация диктовала: все нужно было здесь и сейчас. Перформанс для этого был как никогда уместен.

М.Б. В конце восьмидесятых по перестроечной Москве прошла целая череда крупных выставок зарубежных художников; выставлялся Бэкон, приезжал Раушенберг. Это тоже не осталось без вашего внимания?

А.Б. Была еще большая персональная выставка Розенквиста, которую, по-моему, организовал российский союз художников. Это все было в Центральном доме художника на Крымском валу.

М.Б. Гюнтер Юккер еще был. Но на вас, насколько мне известно, впечатление произвел Жан Тэнгли.