Перестройка моды

А.Б. Костюмы были громоздкими, и перевозка их была сложна. Сложнее, чем монтаж. Когда мы везли «Ботанический балет» в Юрмалу, все стояло в тамбуре, и часть – в купе. На наше счастье еще не было никакой таможни, и все можно было перевезти без деклараций и волокиты. Мы все оборачивали поролоном и запечатывали в полиэтилен. Не удивить своим приездом Неделю альтернативной моды мы не могли, и мы получили Гран-при! После успеха в Латвии нас пригласил Слава Полунин в «Академию дураков», где мой бумажный снег стал лейтмотивом – оракулом будущего. Мы показали академистам «Полет чаек в чистом небе» и «Ботанический балет», все это происходило в кинотеатре «Родина».

М.Б. Вопрос, касаемый девяностых и тогдашней моды. Улицы девяностых изменились с началом новой эпохи клубов и сквотов?

А.Б. Мне это вспоминается так: до 93-го года преобладали «стиляги с Тишинки», то есть, было очень много людей ностальгического советского плана, расцвеченные характерами фильма «Место встречи изменить нельзя». Вот эти «развед-группы» и «милицейская интеллигенция», какие-то «шпионы» и «хулиганы» – вся эта эстетика в 93-м году стала отходить, она стала терять свои позиции. Потому что тот рынок, европейский и американский, который хлынул в Россию, очень быстро все вымывал: и сознание, и местные рынки, вообще все уничтожал. И люди, которые привыкли играть со своими образами, они, как азартные дети, стали хватать новые игрушки и примерять их на себя. И, если обычный обыватель примерял обувь на ноги, то заигравшийся в моду человек тоже самое сразу же примерял себе на голову. Такая игра в абракадабру и переиначивание была, и это работало как генерирование новых имиджей. Другой вопрос, что никто не предполагал, что вот это наводнение нового и иностранного, не только уничтожает былую ситуацию и атмосферу, но уничтожает и национальные особенности в стране, самобытность уничтожает. Если сейчас посмотреть какие-нибудь голливудские сериалы о захвате инопланетянами нашей планеты, то вся методика и действия там были примерно такими же, как те, что были проделаны с нами в девяностые. Скорее всего, многие из этих интервентов тренировались и воспитывались на таких фильмах. Предполагая по сценарию, что сначала они вбросят все самое завлекательное, самое лучшее из своих стран и тем самым разрушат быт России. Затем, когда мы изменимся, они станут диктовать и указывать, где наше место. А место и роли таковы, что мы должны стать рабами, очень мощно эксплуатирующими их достижения, и стать наркоманами-потребителями всего того, что они делают. Конечно, мы этого всего не знали.

М.Б. Возможно, но мне кажется, что продвинутая часть молодежи все-таки была ориентирована на британские стили, чем на «американизмы».

А.Б. Я вам могу сказать, что это не связано с британским «экспортом». Весь круг людей, который раньше играл в винтажных шпионов, разведчиков, и в образы кинофильма «Место встречи изменить нельзя» – до 95-го года их было очень много, но после 95-ого их стало совсем мало. И достижения, и культурные приоритеты этих людей не стали интересны новому поколению девяностых и нулевых. Даже соратников у Петлюры чем дальше, тем все меньше и меньше их становилось. И даже те ученики, которые были у меня в девяностые годы, они к 2000-м вообще источились. Все, что было интересно молодым художникам, которых я встречал – это копировать европейские и американские проекты. Они уже не хотели брать какие-нибудь исторические периоды России, им не был интересен ни соцарт как таковой, ни советский быт, им нужно было только копировать иностранные достижения. Я почему это говорю, мы, когда находились как раз на этом сломе времен и эпох, были такими наивными аборигенами, которые за стеклянные бусы отдавали свое самое сокровенное, отдавали свое время, свою способность радоваться, молодость отдавали за эти стеклянные бусы. И теряли то, что у нас было…

М.Б. Ну, это был все равно такой яркий момент горения в период с 92-го по 95-й год, когда под творчеством была своя материальная база в виде мест; были сквоты, были мастерские, тогда это еще не отнималось государством… Петровский утратил свою базу – и огромный субкультурный пласт оказался беспризорным. Оставались только клубные площадки, где перфомансы и модные показы были востребованы…

А.Б. Да, в клубах и сквотах это было возможно. Зимой 1993-го года мы показали первый перфоманс «Движение саванны» в московском «Манхеттен экспресс» – клубе с американским менеджментом, открывшимся в здании гостиницы «Россия». Заметной фигурой в клубном движении города была, конечно же, Света Виккерс и клуб «Эрмитаж». Света была художником, и она понимала то, что делаю я, в ней чувствовалось родство. И она сразу же говорила: «Андрей, делай, что хочешь. Вот тебе новый год – делай с ним все, что хочешь». Тогда как раз в Москву впервые приехали Дэвид Бирн и Хайди Холлинжер. И я могу сказать, что Света Виккерс давала площадки, как и Петлюра и ныне уже покойный Боря Раскольников у себя в «Третьем пути».