Перевал

Однажды почувствовала, как от жажды высохло у нее во рту, склонилась над родником, что выбивался из-под скалы, и напилась ледяной воды. Больше о воде она не вспоминала, хотя слюна у нее становилась все липучей. Не думала и об еде, хотя уже сосало под ложечкой. «Не умру я с голоду в объятиях наших гор, — успокаивала себя Зуракан. — Лишь бы не напали волки. Но чего мне бояться волков, все-таки я называюсь человеком как-никак… Если, случаем, набредет стая, разобью палкой голову одному-двум из них».

Но даже ей пришлось крепко поднатужиться, чтобы сломать у корня толстую рябину под скалой.

Она бесстрашно шагала, опираясь о кряжистый конец рябиновой палки. Конечно, выскочи вдруг медведь или тигр, она бы, пожалуй, струхнула. А волка ей нечего бояться, чтоб ему кишки разорвало!..

Зуракан слышала от матери, как ее бабушка на седьмом десятке схватила за хвост забравшегося к ним в загон волка и задушила его, пока старик прибежал на выручку. Выходит, что Зуракан уродилась в свою богатыршу бабушку. Как бы то ни было, Зуракан любила послушать истории о сильных, смелых, стойких людях, будь то о мужчинах или о женщинах, и сама стремилась походить на них.

Эх, если б посадили ее на коня и позволили схватиться с самыми сильными, с самыми ловкими джигитами. Люди бы сказали: «Молодец, Текебай! Изо всех девушек выбрал Сайкал!»[44] В мгновение ока она стащила бы с седла первого храбреца среди мужчин. «Бали! Бали-и![45] Вот так молодка! — закричали бы люди. — Здорово! Здорово!» А она сидела бы на своем гнедом, он копытил бы землю и рвался бы под ней, сидела б такая гордая, счастливая, и сквозь толпу направилась бы получить положенный приз из рук почтенных аксакалов.

Полная глухой досады, Зуракан не переставала твердить Текебаю, когда они оставались вдвоем: «Духи твоих предков уже не будут в обиде на нас. Надо нам во что бы то ни стало уйти от байбиче. Сладим себе шалашик из трех жердей и заживем по-своему. Человек рождается на свет не затем, чтобы рабствовать и перед кем-то унижаться. Каждый хочет жить по-человечески да оставить на свете свой след… Не знаю, какой приворотной травой эта Букен затуманила тебе голову… Наверное, мед капает с ее языка. Может, на лбу у нее горит светильник, которым она завораживает тебя…»

Текебай одергивал ее: как-никак муж. Но одергивание тщедушного Текебая слабо действовало на Зуракан. И молодуха-богатырша снисходительно отвечала мужу: «Ах, нескладный ты мой, что нас ждет, если мы и дальше будем покорно терпеть?»

Чем выше взбиралась она по склону, тем больше раздумывала о своем Текебае, с которым сошлась еще девушкой с пятью косичками.

В тот день, когда холостяки, жаждавшие потешить свою мужскую похоть, набросились на нее, как голодные волки, кто-то предупредил ее от чистого сердца: «Будь осторожна, Зура-кап. Букеи — белая змея, натравила бесчестных глупцов, чтобы опозорить твое имя». И она напрягла все силы, собрала все свое мужество. Когда ей пришлось отбиваться от насильников, в ней вспыхнула ненависть к Текебаю: вместо того, чтобы отстоять честь законной жены, он беспомощно озирался по сторонам, сопел, плакал, глядя умоляющими глазами то на одного, то на другого.

Где это слыхано, где видано, чтоб мужчина, у которого тебетей на голове, был таким беспомощным слюнтяем?

Косые лучи солнца ложились за зубчатые хребты. Потемнело в глубоких ущельях, посуровели серые скалы. Спала жара, что пекла с утра, повеяло зябкой прохладой. Снежная вершина вдали сверкала некоторое время, как догорающая свеча, но вот погасла и она. Зажглись мигающие большие бледно-желтые звезды. Сегодня они ближе и светлее обычного, и кажется, что рослый человек, вооружившись укрючиной подлинней, сможет подцепить звезду на чистом синем небе.

Зуракан брела среди укрытых одеялом ночи гор, как невидимая глазу песчинка. Ночная прохлада избавила ее от жажды. Но голод давал себя чувствовать. Зуракан бы с жадностью выпила сейчас целую чашку максыма[46].

Вдруг она ясно услышала шорох. Впереди мелькнула серая тень и, вытягиваясь в длину, исчезла в темноте. Вздрогнув от неожиданности, Зуракан вскрикнула:

— Айт, подлюга! Пошел! Пошел!

Она остановилась на миг, прислушалась. Со всех горных ущелий гулко донеслось:

«Айт! Айт! Пошел! Пошел!»

Зуракан считала себя бесстрашной и сейчас невольно посмеялась над собой, что вздрогнула от испуга, и пристально огляделась по сторонам. Величаво дремлют темнеющие вершины. Откуда-то из глубины ущелья то приблизится, то чуть приглохнет шум реки.

Отовсюду обступают какие-то смутные силуэты — одни торчат неподвижно, другие шевелятся, будто живые. Человек, впервые попавший сюда из равнинных краев, принял бы эти причудливо переплетенные тени за чудовищ. Но Зуракан днем и ночью привыкла жить в объятьях гор, и ей эти летучие видения не в диковинку.

«Где бы отдохнуть? Но стоит ли сейчас останавливаться? Озябну в ночной прохладе…»

Откуда-то послышался собачий визг.

Зуракан шла, волоча по земле свою рябиновую палку.

Продолговатая серая тень опять скользнула слева от нее и протянулась по земле.