Перевал

Батийна не оробела на большом курултае женщин разных национальностей, помнится, вот что она сказала, когда ей дали слово: «Товарищи, сейчас сам Ульянов-Ленин зовет нас, угнетенных женщин Востока, к свободе, протягивает нам руку, чтобы мы стали людьми. Еще совсем недавно, когда рождалась девочка, ее не считали за ребенка, а стоило ей чуть подрасти, назначали калым в сорок лошадей. Теперь этого не будет. Если кто, позарившись на калым, выдаст замуж несовершеннолетнюю свою дочь, если кто, имея законную жену, возьмет себе еще вторую жену, если кто из мужчин, возомнив себя «золотоголовым», будет издеваться над ней, тот ответит по всей строгости, как злоумышленник, нарушающий законы советской власти».

Тогда все, кто слушал ее, зааплодировали Батийне.

На груди у нее сверкали серебряный треугольник с амулетом, коралловые низки, подвески, бусы. На конце длинных черных кос позвякивал чачпак с серебряными украшениями. Белдемчи из черного бархата была оторочена куньим мехом.

Отправляясь в аилы, Батийна надевала бешмет городского покроя, шелковое, без оборок платье, сапоги на высоких каблуках с тиснеными узорами на голенищах, вместо элечека повязывала красную косынку.

Даже женщины, носящие белый элечек, которых испокон века называют «белоушие», и те осуждали ее втихомолку:

— Вот диво, не то женщина, не то мужчина… смотри, как быстро меняется человек, — изумилась одна.

— Как бы телка ни кривила морду, все равно бычком не станет, бесстыдница она! — шепнула другая, незаметно толкнув в бок свою соседку…

— Тише…

— Да пусть сгинет она с глаз наших!

— Дай послушать…

— Чем слушать ее речи, лучше посмотри, как она вырядилась!

— А как может иначе выглядеть женщина, которая получила равные с мужчинами права?

— Неужели ты не видишь, она сама уже стала походить на мужчину?!

— Раз ей приходится ездить по аилам, она и одевается, как поудобней да полегче…

— Провались она со своей легкой одежкой! Вырядилась мужчиной, а баба все равно останется бабой…

— Да уймись же ты, наконец!

Ровным голосом, без тени женской застенчивости начинала Батийна свою речь и говорила все смелее и увереннее. «Послушайте и вы», — как бы намекала она почтенным аксакалам, выжидательно поглаживавшим свои бороды.

— Золотоголовый мужчина рожден матерью, женщиной в широченном платье! Счастье, достаток в любой юрте на ком держится? Опять-таки на женщине в широченном платье! Ангельских детишек, которых вы ласкаете, посадив себе на колени, тоже рожают женщины в широченном платье! Все здесь сидящие — от почтенных аксакалов до румянощеких джигитов, — все вы кормитесь из трудовых рук женщины! Без женщины нет света в белом дворце, без женщины — нет тепла в мягкой постели! Без женщины и еда безвкусна, без нее и длинные руки бессильны! — В голосе Батийны прозвучали вдруг горестные нотки. — Избави бог от такой беды, но если у кого умрет жена, на которой держится дом, — это все равно, что рухнул город с золотыми воротами. Не пройдет и семи дней, как овдовевший мужчина обрастет грязью. Кое-кого мои слова могут обидеть, но я говорю только правду, аксакалы.

«До чего дожили, от бабы пришлось выслушать такое!» — подумал кое-кто в больших тебетеях, теребя гривы своих коней. Другие молча кивали головами, как бы говоря: «Ты права, дочь, нечего греха таить». Многие опасливо поглядывали на Батийну: «Сохрани бог! Одна белоушая побывала в городе и столько успела наговорить, что же станется с нами, когда в апле появится сразу шестеро таких говоруний?»

— Справедливо говоришь, дочь! — раздавались одобряющие голоса.

В кругу женщин были слышны и вздохи:

— Ох, создатель! Что правда, то правда…

— Чего только не выпало на нашу долю!

Двое женщин, не уставая, пересмеивались шепотом:

— Ах, горемычные, что бы они ели без нас? Могли бы они сесть на лошадей? А еще воображают из себя…

— Это мы даем им так беситься. А попробуй-ка взнуздать их как следует…

— Тише, услышат…

— Ну и что ж… Пусть…

— Тогда попроси слова да скажи перед собранием, если у тебя духу хватит…

— Скажу, если надо! Что, думаешь, у кого есть пуп, тот человек, а кто имеет груди — побрякушка, да?

— Ну и ну! Бесстыжая… потише!

— Пожалуйста, мужчины могут обратно взять то, что дали мне. Женщина-начальница еще не так крепко чистит. А то ведь язык у женщины острее бритвы. Мне бы новая власть дала волю, я бы своему мужу оторвала б кое-что, пусть бы только задел меня!

Какая-то старушка, дремавшая подобно кошке, испуганно вскрикнула:

— Ой! Не надо! Кровь потечет…

Ее возглас заставил вздрогнуть дремавшего гнедого коня. Шептавшиеся между собой женщины щипнули одна другую за бедра и негромко захихикали.

Всплеснув руками, старушка с невинным видом спросила у сидящих рядом:

— А-а… что я, глупая, сболтнула?

Со всего аила решились выступить только две женщины, и говорили они нескладно, сбивчиво, с натугой, для них это было все равно, что одолеть непроходимый перевал. Остальные молчали.

— Как вижу, крепко припугнули вы, потомки ханов и беков, своих жен. Знайте, кто воспротивится женской свободе, тот сам будет лишен свободы и прав! — резко сказала Батийна, не скрывая своего недовольства.