Перевернутый. Шут

Так и не поняв, о чем говорил Пьер, Изабелла застенчиво отвернулась в сторону, а ее сердце продолжало заходиться в каком-то рваном сумасшедшем ритме.

XVI

Расслабившись и погрузившись в свои мысли, Марье ждала, когда служанка закончит укладывать ее длинные волосы в высокую прическу. Мысленно девушка возвращалась на маскарад, когда было найдено мертвое тело ее подруги Камиллы. Когда до Марье первый раз донесли весть о смерти Камиллы, она всеми силами старалась держать себя в руках и не поддаваться эмоциям, особенно после неприятного разговора между ей и Пьером. Но как только Марье оказалась в специально отведенной для нее комнате, то расплакалась, не в силах больше держать эмоции в себе. Камилла была близкой подругой Марье и, скорее всего, единственной настоящей подругой. Марье думала, что остальные люди в высшем обществе презирают ее, при этом улыбаясь в лицо, всем было известно, что сделала ее мама до рождения Марье.

Мама Марье умерла после рождения дочери. По словам няни Марье, на следующий день после родов прислуга пришла к ней в спальню, принеся завтрак, но женщина бездвижно лежала на кровати с открытыми застывшими глазами.

Марье не было известно, что точно сделала ее мать, что запятнало ее честь и честь ее отца. Все, что было девушке известно, это то, что у Луизы, скорее всего, был с кем-то тайный роман, но ее родителям не понравился выбор дочери, и они выдали ее замуж за Феликса Мариуса Ле Мойн, отца Марье. За кого Луиза хотела выйти замуж и почему ее родители были против ее избранника, Марье никто не рассказывал, даже когда девушка просила. Но Марье не теряла надежду однажды узнать побольше о своей матери. Пока все, что она могла делать, это навещать ее могилу.

В дверь неожиданно постучали, после чего она отворилась и Феликс Мариус Ле Мойн, высокий худощавый мужчина с длинным носом и седыми волосами, вошел в комнату.

– Доброе утро, отец, – поздоровалась Марье, не вставая с места.

– Доброе утро, Марье, – голос Феликса Мариуса Ле Мойн был сухим и хриплым. – Если у тебя есть на сегодня какие-нибудь планы, то тебе нужно их отменить. Это не просьба, а приказ.

– Отменить все мои планы? – переспросила Марье, удивленно подняв брови. – Могу ли я поинтересоваться, почему я должна это сделать?

– Я к нам на обед пригласил Франка Жозе де Дондрон вместе с его сыном, Флорентом Пардайян де Дондрон, и я хочу чтобы ты присоединилась к нам.

Марье потребовалось все силы и выдержка, чтобы не закатить глаза на слова отца. Это было уже не первый раз, когда он просил ее присоединиться к их компании. Ее отец был хорошим другом Феликсу Мариусу Ле Мойн, но Марье не понимала этого навязчивого желания сводить ее с семьей своего друга. Все дело было в том, что сама Марье и ее отец скорее были больше похожи на незнакомых и чужих друг другу людей, нежели на семью.

Да, да, вы правильно прочитали.

Марье совсем не была близка с ее отцом и плохо его знала. С самого раннего детства дочери Феликс Мариус Ле Мойн почти не появлялся дома и не уделял ей внимания, как будто Марье не существовала. Можно сказать, что Марье выросла на руках своих дедушек и бабушек, особенно по маминой линии, которые занимались ее воспитанием и заботились о ней, пока не пришло время нанять гувернантку, которая продолжила воспитывать Марье и заниматься ее образованием.

Ей было около семи с половиной лет, когда Феликс Мариус Ле Мойн нанял Энни Клод Рошетт Бошэм, которая была родом из Испании, но выросла в Париже, и ей пришлось потрудиться над тем, чтобы найти общий язык с Марье. Причина была в том, что до нее была нанята Элиза Лу Геген Шоффард, уволенная полтора года спустя, после того как мать Феликса, Эбби Боул Ле Мойн, повторно докладывала ему о том, как отвратительно Элиза обращалась с Марье.

Элиза Лу Геген Шоффард не стеснялась кричать на нее и поднимать руку по каждому мелкому поводу, начиная с того, что Марье не так держала осанку и ходила не так, как принято даме из благородного общества, заканчивая неправильными ответами Марье на ее вопросы. Бывали дни, когда Элиза Лу Геген Шоффард запрещала Марье есть и держала ее только на воде, что привело девушку к расстройству пищеварения, и это до сих пор ее беспокоило, несмотря на то что прошло уже немало времени.

Феликс Мариус Ле Мойн долго не мог поверить в слова его матери, отмахиваясь и говоря, что она все это выдумывает, несмотря на то, что он видел синяки на хрупком теле его дочери. Его глаза открылись, когда однажды он вернулся домой пораньше и услышал крик Марье, доносящийся из гостиной. Подумав, что кто-то пробрался в дом, пытаясь что-то украсть, Феликс вихрем ворвался в комнату и застыл в шоке, увидев, как Марье, плача и обнимая себя за коленки, сидит на полу, а рядом с ней, застыв с поднятой рукой, стояла Элиза. Вокруг на полу валялось разбитое стекло и клочки бумаги.