Перевертыш

Сегодня в выстроенной мизансцене Октябрьский отвел себе внешне скромную, но самую ответственную роль беседующего через переводчика, капитана Мишина, с парламентерами «самого ответственного лица». К радости для коменданта, тот был задвинут далеко в глубину комнаты, к доктору Соболеву и Марте, которую показывать, а тем более — представлять полным титулом — нежданным гостям было неразумно.

— Теперь можно и запускать этих… — Октябрьский поморщился, — парламентариев, мать ихнюю собачью за ногу…

— Георг, как вам не стыдно, — укорила его Марта из глубины своего уголка.

— Всегда тебе говорил, читай Экклезиаста, ты же верующая, тебе сам бог велел помнить, что «во многой мудрости много печали», — ответил Октябрьский. — А ты: «Буду учить русский, буду учить…», вот и выучила на свою голову…

Марта засмеялась, и в этот момент конвой ввел пятерку парламентеров, сильно перенервничавшую перед кабинетом коменданта, а потом переведенную через полздания под той же усиленной охраной, что и с улицы, — сюда. В какой-то момент одной из девиц, когда-то бывавшей в губернаторском дворце, даже показалось, что их ведут в подвал, где, по слухам, «красные медведи» устроили застенок и пытают задержанных. Она слегка сомлела, но в этот миг конвой остановился перед дверями, и их пропустили внутрь, к «высокому начальству».

Заваленный бутылками и остатками закуски стол не поразил парламентеров, примерно так они и представляли себе времяпрепровождение красных военноначальников. Так же не впечатлила и фигура «кровавого энкавэдэшника» в центре стола, а вот направленный на них ствол пулемета, расположенного на коленях сидящего на подоконнике майора, заставил нервно вздрогнуть всех, даже негра Джека, который, пользуясь своими физическими данными, заявлял, что никого и ничего не боится. Впрочем, заявлял он это очень давно, почти час назад, и очень далеко отсюда, на площади перед дворцом, в среде беснующейся молодежи… и за прошедшее время. после более наглядного знакомства со стволами и прикладами штурмгеверов, спесь его сильно поубавилась…

— Леди и джентльмены! — раздался голос совсем не оттуда, откуда ожидали парламентеры.

Говорил невысокий, длинноволосый пожилой человек в кожаной куртке больше похожий на анархиста в представлении студенческой братии, чем на «красного командира». Он развалился на стуле немного в сторонке от стола, как бы дистанцируясь от остальной компании, и медленно крутил в руках пачку сигарет, то ли не решаясь закурить, то ли просто в силу старой привычки.

— Леди и джентльмены! Присаживаться вам не предлагаю, переговоры не займут много времени, — сказал Октябрьский и добавил капитану Мишину: — Переводите, товарищ капитан…

— Мы пришли предъявить вам наши требования, — начала говорить после перевода одна из девиц, остроносенькая, некрасивая, но воодушевленная оказанным ей вниманием и собственными полномочиями, одетая в несуразно широкие мужские брюки и грубые ботинки, даже цветастая блузка не сглаживала впечатления, что перед «красными командирами» стоит Гаврош в самом худшем значении этого нарицательного понятия.

— Вы свои требования можете засунуть друг другу в жопы, — ласково улыбаясь, перебил её Октябрьский, — переводите, переводите, товарищ капитан, не ждите специального указания…

— Почему вы не хотите выслушать нас? — удивилась больше, чем возмутилась, вторая девица, эффектная блондинка с крашеными волосами, в коротенькой юбочке и легкой куртке наброшенной на плечи поверх сине-зеленой блузки-майки на узеньких бретельках.

— Потому, что вы сейчас находитесь на территории, оккупированной нашими войсками, а не мы — на вашим северо-востоке, где по прериям бродят остатки вашей доблестной армии, — жизнерадостно засмеялся Октябрьский. — Переходим к сути встречи, если не будет других вопросов и предложений.

Итак, в течение часа после того, как вы выйдете отсюда, народ должен спокойно разойтись по домам и носа оттуда не высовывать трое суток. В течение получаса после того, как народ разойдется с площади, вы доставите на нее зачинщиков и самых активных участников беспорядков. В связанном виде, живых или мертвых — нам неважно.

Если мои искренние пожелания спокойствия и процветания городу не будут выполнены в указанное время, то через два часа, после того как вы выйдете отсюда, авиация нанесет штурмовой удар по негритянским и студенческим кварталам. Вообщем, будут у вас еще одни развалины, как на восточной окраине города».

Всем присутствующим показалось, что мертвая тишина наступила еще до конца перевода речи Октябрьского. Причем, мертвой эта тишина была только со стороны парламентариев. Пан в этот момент о чем-то говорил с Успенским, кажется, рассказывал какой-то анекдот или просто сравнивал двух девиц-парламентерш, Прошин угрожающе побрякивал массивным карабинчиком ремня ручного пулемета, сам Егор Алексеевич, сидящий на стуле, умиротворенно закурил, чиркнув зажигалкой. А вот «пятерка отважных» замерла, будто услышав собственный смертный приговор.