Перевод с подстрочника

Печигин осмелел. Отвечать на вопросы оказалось совсем не сложно, словно ведущая специально подбирала для него те, на которые у него уже был ответ. А может, и не она сама составляла этот список вопросов на лежавших перед ней листках бумаги, а кто-то другой набросал их для неё, например, тот же Касымов. Вот только аудитория реагировала на его слова как-то невнятно: иногда в неожиданных местах раздавались непонятно чем вызванные хлопки и быстро затухали, никем не поддержанные. Понимают ли они его вообще? Русским в Коштырбастане свободно владели столичные жители от тридцати и старше, но зал был полон совсем молодыми людьми, многим, наверное, и двадцати не было. Они выросли в другой, не зависимой от России стране, где русский уже не был обязательным языком в школах. Что, если всё, что он говорит, для них – китайская грамота? Но тогда, старался убедить себя Печигин, они не сидели бы так спокойно и тихо. Он попытался представить себя на их месте, внимающим рассуждающему на родном языке коштырскому поэту, – его бы и на пять минут не хватило. Хотя кто их знает, может, это в их характере – вот так сосредоточенно слушать, не понимая ни слова. Но ведущая, по крайней мере, его понимала, в этом сомневаться не приходилось. Хищно улыбаясь, она продолжала атаковать его вопросами:

– Итак, мы подходим к другой части вашей деятельности – к переводу. Вы перевели на русский многих классических и современных поэтов, преимущественно европейских. Скажите несколько слов об этой вашей работе.

– Попробую. Понимаете, я с детства мечтал быть первооткрывателем чего-нибудь. Но, когда вырос, оказалось, что неоткрытых земель больше не осталось. Работа переводчика отчасти компенсирует эту неудачу. Я ищу и завоевываю новые, то есть неизвестные у нас, территории, но не на глобусе, а в других языках. А иногда переоткрываю уже известные. Правда, разница между переводчиком и завоевателем в том, что переводчик сначала сам сдаётся в плен, капитулирует перед переводимым автором вплоть до полного отказа от себя и перевоплощения в него. Если это получается, то удаётся и перевод, то есть захват территории, существующей в другом языке, для читающих по-русски. Таков, по крайней мере, мой метод, другие, возможно, работают по-другому.

Заподозрив, что его не понимают, Печигин стал говорить медленнее, с долгими паузами, наполненными гулкой тишиной зала, куда его слова падали, как в колодец без дна.

– Скажите… – Ведущая тоже сделала задумчивую паузу, подчёркивая этим важность вопроса, – что побудило вас обратиться к поэзии Народного Вожатого?

Олега тянуло сказать, что больше всего в стихах Гулимова его привлёк предложенный за их перевод гонорар, но вместо этого он ответил:

– Стихи президента Гулимова – исключительный случай в моей переводческой практике. Народный Вожатый – поэт в первозданном и одновременно предельном значении этого слова. Он подобен Орфею, чьим стихам внимала вся природа, они двигали деревья и скалы. Так же и стихи Гулимова непосредственно вторгаются в жизнь, ложатся в основу национальных проектов и государственных программ. Он поэт особого, пророческого склада. Таких фигур в наше время нет ни в России, ни в Европе.

Зал наконец ожил и зааплодировал. Нужно было заговорить о Народном Вожатом, чтобы они всё поняли и выдали правильную реакцию, отметил Печигин, отправляя в рот большой кусок халвы. Следующий вопрос ведущей пришлось начинать дважды, пробиваясь сквозь аплодисменты:

– Что вы имеете в виду, говоря о президенте Гулимове как о поэте пророческого склада?

– Понимаете, между поэтом и пророком – огромная разница. Хотя и тот и другой обращаются к современникам со стихами, они, по сути, противоположности. Поэт лишь прикасается к тайне, тогда как пророк говорит из глубины тайны, он сам является тайной, обретшей человеческий голос, тайной, обладающей высшей властью. Если поэт может претендовать на место в истории литературы, то пророк занимает место в истории человечества. Но главное различие между ними в том, что поэт обращается к отдельному человеку, давая ему слова для осознания себя, тогда как пророк прежде всего политик, он говорит со всем народом, и его поэзия приближается к тому идеалу, о котором мечтал ещё Гёльдерлин, сплачивая разных людей в единое целое. Я наблюдал это своими глазами на концерте, где исполнялись песни на стихи Народного Вожатого. Таким образом, поэзия поэтов ведет к рассыпанию народа на отдельных людей, тогда как поэзия пророка, нисходя с такой высоты, откуда их крошечные различия не имеют никакого значения, объединяет людей в одно. И лишь такой человек, как президент Гулимов, может совместить в себе обе эти противоположности.

Печигин сам удивился, как ловко ему удалось свести концы с концами. Продолжительные аплодисменты, переходящие в овации. Ещё кусок халвы, наполняющей рот липкой масляной сладостью.

– Считаете ли вы, что стихи Народного Вожатого найдут в России своего читателя? Востребована ли вообще сейчас в России поэзия?