Перевод с подстрочника

– Ты что, забыл, что сегодня выступаешь на телевидении? Я же тебе говорил!

Звонок Касымова разбудил Олега, его глаза с трудом разлеплялись в режущий коштырский свет, а сознание, вынырнув из сна, но не успев обсохнуть на почти уже полуденном солнце, едва улавливало смысл Тимуровых слов.

– Постой, какое телевидение, ты о чём?

– В шесть вечера ты даёшь большое интервью в популярной литературной передаче. У тебя ещё есть время собраться с мыслями.

– А о чём меня там будут спрашивать?

– О чём, о чём – о поэзии твоей гениальной, о чём же ещё!

– Слушай, Тимур, мне нечего сказать, у меня нет никаких особенных мыслей. И стихов я уже давно не пишу, завязал с этим делом… Одни переводы…

– Брось, кого это волнует, пишешь, не пишешь… В Коштырбастане ты великий поэт – и точка. Изволь соответствовать. Я пришлю за тобой своего шофёра.

– Погоди, я же не пойму там ничего. Мне хоть переводчика дадут?

– Это русскоязычный канал, так что переводчик тебе не понадобится. Всё будет по-русски.

– А нельзя сегодня отменить, а? Лучше бы, например, через неделю…

– Нельзя. Прямой эфир. Не бойся. Даже если никаких мыслей нет и в помине, перед камерой они всегда появляются. Проверено на собственном опыте.

Не дожидаясь возражений, Тимур повесил трубку, и озадаченный Печигин принялся бродить по пустым комнатам, рассечённым на неравные части светом и тенью, пытаясь вспомнить всё то, о чём подолгу размышлял в Москве. Раз стихи не пишутся, решил он в конце концов, самое время начать рассуждать о поэзии. Вот только неясно, сохраняет ли то, что он думал об этом прежде, хоть какое-то значение здесь, в Коштырбастане?

Водитель Касымова заехал за ним в половине шестого, на студии они были без нескольких минут шесть, но никакого волнения на лице встречавшего его у входа сотрудника Олег не заметил. На коштырском телевидении всё делалось без спешки и несколько рассеянно, каждый был поглощён своим делом, будь то полировка ногтей, наблюдение за полетом невидимой мухи или просто сон с открытыми глазами, и появление великого поэта ни у кого не вызвало интереса. Это слегка успокоило Печигина, взвинтившего себя к тому времени до того, что уже всерьёз обдумывал, не сказаться ли больным, чтобы передачу отменили. Но граничившая с паникой неуверенность накрыла его вновь, когда ведущая, высокая и пугающе красивая коштырка, приветливо, но как-то скрыто неприятно улыбнувшись (точно приготовила ему западню), пригласила Печигина на сцену.

В зале было человек двести или триста совсем молодых коштыров, скорее всего студентов, девушки заметно преобладали над юношами. Олег скользнул глазами по длинным рядам обращённых к нему лиц, ища, на ком остановиться взглядом, но все они выглядели со сцены почти одинаковыми. Они пришли сюда, чтобы увидеть и услышать его, но что он может сказать им, абсолютно ему незнакомым, непостижимым?

Сопровождаемый аплодисментами, он прошел к столику посреди сцены, сел на один из двух стульев, стараясь не касаться коленок занявшей второй стул ведущей, словно специально расположившей длинные ноги в черных чулках (неслыханная смелость для коштырки!) так, чтобы ему некуда было девать свои. Олег не сомневался, что, по крайней мере, мужскую часть аудитории открывавшееся ей под столом интересует куда больше, чем то, что она видит над ним. Он убрал ноги под стул, но так сидеть было неудобно, стул был низким; закинул одну на другую, потом попробовал вытянуть… Пока он был занят этим, ведущая разлила по пиалам чай и предложила ему блюдце с халвой и орешками. Чай был кстати: в горле у Печигина пересохло. Вероятно, таков обычный ритуал этой передачи, решил Олег, ведущая изображает хозяйку, а он, выходит, гость. Вот только пить чай под сотнями направленных на него глаз было как-то тревожно. Олег не чувствовал вкуса, что-то горячее вливалось в него и растекалось по внутренностям, что, если он сейчас поперхнется этим пойлом и вместо того, чтобы рассуждать о поэзии, начнет икать и кашлять на виду у всех?! Эта мысль заставила его поспешно отодвинуть пиалу подальше от себя.