Переводчица из «Интуриста»

Потом была война. Разноцветные стекла витражей на лестнице вышибло взрывной волной: а они ведь были очень старые, пережили революцию, разруху, даже пожар, а вот войны не пережили. На их место вставили обыкновенные стекла, и лестница перестала быть веселой, на ее ступенях в солнечные дни не лежат больше маленькие разноцветные солнца. А лет шесть назад кто-то сломал внизу перила. Говорят, что это сделал парень, с которым не захотела встречаться девушка из нашего дома. Он будто бы сказал, что не оставит камня на камне, но успел сломать только перила, и его забрали в милицию. Я не знаю, как кончил этот парень, но думаю, что счастливо: упорная и страстная любовь должна победить. Перила, однако, нам сделали новые — наспех, небрежно, из неважных железок и плохо оструганного дерева. Все, кто спускается теперь с лестницы, дойдя до этого места, снимают руку с перил и сторонятся.

Мы сами делаем историю нашего дома.

Басмановой предложили обмен. Она не собиралась меняться. Никогда она не ходила в бюро обмена, где люди собираются толпами и разговаривают заинтересованными голосами, и мысли о том, чтобы уехать от нас, у нее не было. Эту мысль ей подали. Пришел мужчина в зеленой велюровой шляпе, подал Басмановой эту мысль и ушел. Мы думали, она возмутится, пойдет красными пятнами, бросит свой отказ вслед велюровой шляпе — ничуть! Басманова зашла к нам в комнату, опустилась на диван и плавным голосом пересказала нам эту мысль, и даже слова не застревали у нее в горле, а лились не иссякая:

— Мою комнату тридцать квадратных метров на его комнату восемнадцать квадратных метров, с приплатой шестьсот рублей, ремонтом и переездом за его счет. В центре города, в малонаселенной квартире, со всеми удобствами и телефоном. — Басманова покрутила лебединой шеей, посмотрела на нас.

Мы молчали.

— Шестьсот рублей на улице не валяются. — Это была не басмановская фраза — слишком вульгарная, но сказана она была по-басмановски: с чувством собственного достоинства. — Калерия в конце концов оставит меня. Вы же видите — девять часов вечера, ее еще дома нет. Так вы думаете, она посчитается со мной? Никогда! Большая комната мне одной не нужна. А шестьсот рублей я могла бы положить на книжку, на черный день.

Мы молчали.

— В центре города — это, конечно, удобно. Небольшая квартира. Телефон.

У Басмановой был спокойно-сосредоточенный вид. Я ненавидела человека в зеленой велюровой шляпе — это из-за него у Басмановой стал вдруг спокойно-сосредоточенный вид. Это из-за него Басманова вдруг решила подумать и о себе. Если бы она встретила этого человека раньше — ну, лет на двадцать пять — тридцать, она бы раньше подумала о себе и не была бы сейчас одинокой, а жила бы вот с таким человеком в велюровой шляпе, готовая к неизбежному черному дню.

У этого человека, наверное, семья, ему эти двенадцать квадратных метров совершенно необходимы. Почему только для достижения цели он выбрал именно этот путь: вызвать на лице Басмановой сосредоточенное выражение, заставить ее «подумать о себе»? Почему он не заставил ее подумать о нем, о его семье, его жизни? Почему вместо ясных человеческих понятий он нашел темные, соблазнительные, которые до сих пор были незнакомы Басмановой?..

А что такое Басманова? Почти старая женщина. Примечательная только тем, что она смешнее других старых женщин. Заслуги перед обществом? Никаких. Особые достоинства? Никаких. На ее место может въехать ученый с семьей, Герой Советского Союза, знаменитый путешественник. У нас станет интереснее, веселее. У нас будет перемена — а я люблю перемены, — так почему я молчу, почему не говорю Басмановой: «Вам здорово повезло, складывайте вещи!»

Я не хочу, чтобы что-нибудь менялось в нашей квартире. Пусть мы уходим в путешествия, но у нас должна быть гавань, родина, которую мы любим только за то, что мы родились в ней, выросли и возмужали, родина, с которой мы сращены, как семечки с плодом.

— Что же вы молчите? — говорит Басманова. — Или вам безразлично?

— Нет, не безразлично, — говорит тетя Муза.

— Тогда что же? — говорит Басманова.

Тетя Муза снимает очки, протирает передником стекла и снова надевает очки.

— Конечно, шестьсот рублей на улице не валяются, — говорит тетя Муза. И, помолчав, добавляет: — И телефон тоже.

Все молчат. Потом Басманова поднимается: скоро придет Калерия, пора готовить чай. Басманова выплывает из комнаты. Чуть-чуть неуверенно и менее величественно, чем обычно.

42

Мы сидели с Калерией на кухне. Это был тот час, когда все шли спать. Шел спать сосед, Басманова, тетя Муза. И квартира начинала принадлежать нам. Где-то глубоко в водопроводной трубе булькала вода — как будто труба полоскала горло.

Из коридора изредка доносились щелчки — рассыхался паркет. Раздавалось быстрое и короткое шуршанье — это штукатурка осыпалась между стеной и обоями. Дом оживал ночью. Он был старый, а, говорят, старикам по ночам не спится.