Переворот

Сейчас Алексей приближался к резиденции победителем. И хотя главная победа — поимка императора — была ещё не одержана, Орлов предчувствовал триумф. К его удивлению, парк был пуст. Перепуганные служители попрятались, садовники побросали свои инструменты прямо на клумбы, с одного из недостриженных кустов-пирамид свисал секатор на длинной ручке.

«Нас боятся! — рассмеялся Алексей. — Значит — уважают». На душе у него было легко и весело, хмельная удаль хлестала через край. «Эй вы, дурачье, встречайте новых хозяев!»

Его отряд на всём скаку вылетел к зверинцу. За пустыми фазаньими клетками — птиц в это время отпускали погулять по саду — Алехан заметил слабое движение и угадал синие мундиры. Раздался одинокий выстрел. Потом ещё пара. С головы Орлова сбили треуголку. Одного конногвардейца ранили в руку. Лошади шарахнулись от звука и заплясали на месте.

— Вперёд! — Алексей выхватил саблю. — За Её Императорское Величество! Покажем голштинской сволочи! — Он добавил ещё несколько крепких слов, но они потонули в дружном крике «Ура!!!».

Всадники, как на экзерциции, стали перескакивать низкие ограды вольеров. Поднялись лисье тявканье, птичий гвалт и топот мелкой живности, прыскавшей в разные стороны из-под лошадиных копыт.

Алехану ещё никогда не приходилось вести бой на такой пересечённой местности. Впрочем, ему вообще никогда не приходилось вести бой. Чувство опасности пьянило, а лёгкая победа над горсткой насмерть перепуганных голштинцев мигом вскружила голову. По его приказу гвардейцы отобрали у поверженных врагов ружья и тут же изломали их ударами о клетки. Этот акт вандализма показывал, насколько победители раздражены даже малейшим сопротивлением. К счастью, обошлось без смертоубийств.

Голштинцев тумаками согнали в центр зверинца, где Алехан, восседая на жеребце — истинном великане под стать хозяину, — обратился к ним, как какой-нибудь римский триумфатор.

— Где ваш государь, сукины дети? Говорите, ни то прикажу всех перестрелять.

Ничего подобного он делать, конечно, не собирался. Но ему был приятен страх врагов. Нравилось чувство власти. Наслаждение доставляла сама мысль, что он может карать и миловать. Отныне так будет всегда.

Из сбивчивого рассказа голштинцев выяснилось, что государь Пётр Фёдорович опять показал себя с лучшей стороны. Сначала затребовал к себе в Петергоф подкрепление из Ораниенбаума, а когда весьма поредевший из-за дезертирства полк всё-таки притопал в главную резиденцию, обнаружилось, что император позабыл о них и уже отбыл в Кронштадт спасаться бегством. О его дальнейшей судьбе вконец измученный адъютант Сиверс ничего не знал.

— Нас бросили, — повторял он. — Мы никому не нужны.

— Это ты сумел собрать остатки верных присяге и привести сюда? — милостиво осведомился Алехан. Он уже чуток охолонул от первого приступа гнева и простил голштинцам сбитую треуголку. — Составь отдельный список тех, кто пришёл с тобой, и себя впиши первым. Государыня умеет ценить ревность и мужество. Мы с тобой всего-навсего солдаты и не должны после драки пенять друг другу.

Ах, как приятно было предстать сильным и милосердным, знающим толк в рыцарских добродетелях... Адъютант Сиверс хотел было бросить в самодовольное лицо победителя, что он-то де и правда солдат, помнит свой долг, а вот ты, свинья, настоящий нарушитель присяги, но раздумал. И не только потому, что побоялся разгневать Алехана. Просто у них разный долг, и не вина этого русского Голиафа, что для значительной части его соотечественников сохранение верности императору стало равносильно предательству самих себя — своей веры, страны, чести... Не Сиверсу их судить.

Судьба государя оставалась неизвестной. Алексей приказал сопровождавшим его офицерам осмотреть все павильоны и малые дворцы. А сам направился в Большой. Там в диванной он нашёл изнывающих от волнения дам и от повисшей у него на шее графини Брюс узнал о злополучном путешествии Петра в Кронштадт.

— Где же он теперь? — изумился Орлов. — Неужели снова подался в малую резиденцию? Повезло же Пассеку! — от досады Алехан готов был выругаться.

Однако честь арестовать государя не выпала никому. Пётр сдался сам. Охотничьи угодья Ораниенбаума весьма обширны и небольшой павильон, где он провёл ночь, далеко отстоял от дворца. Наутро император послал Гудовича на разведку. Тот возвратился с неутешительными вестями — малая резиденция занята мятежниками. Это событие окончательно добило Петра. Его скрутил такой пароксизм желудочных колик, что несчастный два часа пролежал пластом, а потом, превозмогая боль, слабым голосом потребовал к себе генерала Измайлова и умолял его ехать в Петербург парламентёром.

— Обещайте ей всё, — шептал император, — власть, корону, моё отречение в пользу Павла. Скажите, что я её нижайший слуга и первый из подданных. Пусть только позволит мне убраться на родину и, клянусь, я ни словом не напомню ей о себе.

Измайлов не без тайной радости принял роль посредника и поспешил в столицу, но на полдороге, при самом въезде в Петергоф, его остановил патруль и препроводил к государыне.