Перевоз Дуня держала… Это он – мой мужчина!

– Варюша, я не верю больше в бога. Ни в бога, ни в чёрта, ни в ад, ни в рай, ни вообще в загробную жизнь. Верю в человека и в ангела-хранителя. Ангел человеку помогает, направляет и предостерегает, а тот уже сам решает – прислушиваться ли к нему или выстраивать свою судьбу самостоятельно в существующих обстоятельствах. Мы когда с Борей сошлись, он мне так сказал: «Танюша, тот мир, в котором мы жили, закончился. Его больше нет, и не будет никогда. Дверь закрыта на замок, а ключ выброшен в море. Мы начнём жить с чистого листа, как будто нас тех, прежних, не было. Есть только наша совесть и любовь. Вот согласно им мы и будем строить нашу жизнь». Я прислушалась к себе и поняла, что эти его слова делают меня счастливой. Освобождают от обязательств и перед богом, и перед Сашей, потому что нет ничего в мире важнее любви и твоей внутренней чести, честности перед самим собой. Мы ведь с Сашей никогда не любили друг друга. Обвенчались из ложных представлений об обязательности нашего союза. Я уже давно понимала, что люблю Борю. Рыдала, провожая Сашу на фронт, не о нём, а о без вести пропавшем Борисе. В ноябре семнадцатого, когда венчались, была так напугана тем, что творилось вокруг, что просто хотела за что-то зацепиться в жизни. Думаю, что и он испытывал нечто подобное. Знаешь, у нас ведь кроме первой брачной ночи, ничего больше не было. Ни он, ни я не хотели друг друга. Когда я с папенькой, маменькой и родителями Саши оказалась в Москве, и Анатоль Ларионович признался, что Саша не приедет – испытала облегчение.

Кузины замолчали. Таня, видя, какое шокирующее впечатление, произвели её слова на Варю, решила перевести разговор на другую тему:

– Как тебе наша квартира? Уютная, правда? И без соседей. Не хоромы, конечно, в которых мы жили до революции. Я вот сейчас думаю – зачем нам были нужны целых три этажа?

– Да, я помню, как родители горячо спорили, когда матушка уговаривала батюшку напроситься в гости к вам на Рождество. Батюшка сердился, что неудобно стеснять родственников.

– А мой ворчал, что будет толчея, как на вокзале, – рассмеялась Таня, – А сейчас в двадцати метрах счастлива.

– Мы с Сашей в Париже с десяти метров на чердаке начинали.

– А мы с Борей в Одессе с общежития. Потом в коммуналку перебрались – то-то было счастье! В туалет по расписанию, но уже не в один на этаже, а всего лишь на пять семей. И плита со столом на общей кухне своя собственная. Да, и ещё телефон! Мы отдельное жильё только перебравшись в Москву получили. Ещё не отвыкли радоваться.

– Где вы с Борисом встретились? Как нашли друг друга?

– В Одесской больнице. Я санитаркой работала, выполняла самую грязную работу, но и той была рада. Есть крыша над головой. Раз в день кормили. Работа вытесняла горестные мысли о будущем, не давала расслабиться, жалеть себя. Мы ведь в восемнадцатом все заболели испанкой. Сначала папенька и Анатоль Ларионович, потом маменька и Пульхерия Андреевна. Мой молодой организм сопротивлялся дольше всех. Но потом и я свалилась. Когда очнулась, поняла, что оказалась с этим миром один на один. От родителей даже могилки не осталось. Некуда было пойти, поплакать. Куда было деваться? Потому и напросилась на работу в больнице. К нам с улиц ещё живых бездомных привозили, я их обмывала, одежду меняла. Так Борю и встретила. Не было в этот день никого счастливее меня на всём белом свете… А вы когда с Сашей сошлись?

– В двадцать седьмом в Париже. Я тогда певичкой была в ресторане. Там и встретились… Вообще, мы с ним ещё до этого дважды пересекались. В шестнадцатом году в военно-полевом госпитале, я там сестрой милосердия работала, а его раненого привезли. И в двадцатом в Крыму под Керчью в пересыльном пункте для пленных белогвардейских офицеров. Я была членом «тройки».

– Тройки? А что это?

– Тройка, определяющая судьбу пленных. Кого – в расход, кого отпустить на все четыре стороны, кого к себе переманить.

– Господи, ты, боже мой! – всплеснула Таня, напрочь забыв, что уже давно вычеркнула Бога из своей жизни, – А ты-то как туда попала?!?

– Пришлось… Я и после революции продолжала работать медсестрой. Привязался один с ухаживаниями. По-хорошему не понимал, я его грубо отшила, а он злобу на меня затаил – «Ишь, ты, краля какая! Брезгуешь, значит, рабочим пролетариатом? Белая косточка, голубая кровь, значит?» Подловил пьяный с дружками после смены… Избили, изнасиловали. Меня спасло только то, что рядом с больницей это было. Спасли. Выскребли. Зашили. Пока приходила в себя, поняла – не получится отсидеться в норке. Когда-нибудь такое опять повторится. Пришлось принять кардинальное решение… Танюша, не рассказывай это никому, ладно? Даже Боре. Саша об этом не знает. Не могу ему рассказать… Всё на Бога ссылаюсь, что деток не послал, а на самом деле…

Варя обхватила себя руками и отошла к окну, чтобы справиться с болью, которая не отпускала её уже почти сорок лет. Таня подошла к ней и обняла сзади, тихо сказала:

– У нас тоже детей не случилось. Раньше бы тоже сказала: «Бог не дал». А сейчас думаю, что из-за испанки.