Перевозчик (СИ)

Путь этот подходил не каждому. Мягкие нынешние порядки не требовали уже от хранителей целомудрия - но, имея в виду, что заботы семейные едва ли кому позволят в полноте отправлять служение, безбрачие оставалось требованием не нравственности, но простого здравого смысла. Не воспрещалось и прикасаться к деньгам, как прежде. Самадо дозволено было не только уже покидать, при случае, стены Библиотеки, но даже иметь за этими стенами частный свой интерес: денежный ли, любовный - только бы не пришлось ему разрываться меж делами житейскими и обязанностью хранителя. Что же касалось свободомыслия, то оно не только не возбранялось, но даже и поощрялось: всякому вольно было придерживаться убеждений, отвечающих собственному его пониманию; делиться своими взглядами было дозволено - навязывать же их, а также производить между братьями раздоры и смуту, строжайшим образом воспрещалось.

Самадо, конечно же, понимали, что и библиотечный устав, и заведенные здесь порядки оставались своеобразной игрой, цитатой, выдержкой из минувшего; время истинного монашества безвозвратно уже ушло, и даже вся серьезность их отношения к главному делу жизни не могла сравниться со властью и влиянием прежней веры. Тем не менее, в самом устройстве их жизни отчетливо ощущалась преемственность, которая не была нарушена ни годами смуты, ни всеобщим упадком духа. Библиотека по-прежнему оставалась в ведении братства, и поддерживать здесь былые порядки всякому представлялось не менее важным делом, чем сама забота о старых книгах.

Таких, кто бы чувствовал истинное призвание, готовность себя подчинить исполнению прежде всего общего дела - полагая его, среди всех иных, важнейшим и наивысшим - не много находилось что в прежние времена, что теперь. Под личную свою ответственность, ссылаясь на подтвержденное книжной гильдией ученичество и ценою отказа от содержания, положенного всякому подмастерью, Онди отвоевал для Мичи право временно занимать одну из пустующих комнаток - больше, впрочем, похожих на глубокую сводчатую нишу с крохотным оконцем, где места человеку хватало ровно вытянуться в полный рост: в длину, ширину или высоту. Набитую сухими, мягкими водорослями подстилку Мичи приволок из дома; немногочисленные его пожитки помещались в объемистой сумке, брошенной в изголовье; низкий столик для занятий сыскался ему в закоулках Библиотеки.

Тот год навсегда остался для Мичи самым счастливым временем его жизни. Он выделил и сохранил в памяти чувство, сопровождавшее и наполнявшее каждый его день - и позднее использовал его в качестве меры, помогавшей оценить происходящее с ним сегодня: хорошо ли? Правильно ли? Проникнутый ощущением причастности к делу в высшей степени важному, почти священному: сохранению и приумножению сокровищ известной мудрости, располагая свободным доступом в само средоточие тайны, вместилище ответов на любые вопросы, он проводил день за днем, преисполненный радости, еще более полной от того, что отныне и впредь - как ему представлялось - так и будет уже всегда. Жизнь, предстоявшая ему, расстилалась перед мысленным взором, подобно спокойному морю в солнечный день, исполненная значения, избранная по свободному влечению сердца и принадлежавшая теперь ему по полному праву. Он словно вглядывался в будущее, подернутое туманной дымкой, и видел терявшуюся в ней вереницу дней, наполненных шорохом страниц, скрипом пера по бумаге, шепотом неспешных бесед - ибо здесь, в храме мудрости, не принято и неуместно было повышать голос, и - самое главное - тишиной. Той тишиной, что наступала в Библиотеке после заката, когда последние посетители расходились, а самадо, завершив дела, отправлялись по своим кельям, чтобы в уединении и покое предаваться изысканным удовольствиям: чтению, извлечению, размышлениям, тихому пребыванию в настоящем.