Пережитое. Воспоминания эсера-боевика, члена Петросовета и комиссара Временного правительства

Расстреливали дома и на Арбате – совсем недалеко от нас. Вид некоторых улиц был ужасный – точно неприятель прошел. Все окна выбиты, кое-где выбитые стекла завешаны коврами, заткнуты тюфяками. На стенах домов следы шрапнелей. Водосточные трубы пробиты пулями и в некоторых местах напоминают терки для картофеля. Мороз, яркое солнце, белый чистый снег.

Теперь войска прибегают к новой тактике. Сначала орудиями они издали обстреливают баррикады и тем заставляют разбегаться находящихся за баррикадами защитников. Затем, не прекращая ружейного и пулеметного огня, медленно продвигаются вперед. Отряды пожарных выступают в несвойственной их профессии роли поджигателей – они обливают баррикаду керосином и зажигают ее. Так постепенно очищаются одна за другой улицы. Всего упорнее бои идут на одной из окраин города – на Пресне, в самом конце длинного Арбата. Там [на Пресне] расположены большие корпуса мануфактурной фабрики Прохорова, на которой работало несколько тысяч человек. То был один из оплотов нашей партии. Прохоровская дружина была вся вооружена маузерами. Там действовали совместно и дружно, под общим командованием, дружина нашей партии, дружина большевиков и дружина только что тогда отколовшихся от нашей партии максималистов. Там же на Пресне была мебельная фабрика Шмидта, сочувствовавшего большевикам, – тоже один из оплотов Пресни. Пресня в Москве держалась дольше всех.

15 декабря прибыл из Петербурга гвардейский Семеновский полк. Нашим товарищам, пытавшимся взорвать линию Николаевской железной дороги, соединяющую Москву с Петербургом, это сделать не удалось. Прибытие Семеновского полка решило судьбу восстания.

Силы Московского гарнизона увеличились вдвое – их было теперь до 4000 солдат, не считая полиции. Что могли сделать против них те одна-две тысячи дружинников, которые тогда насчитывались в Москве, слабо вооруженные, не имеющие военного опыта и военачальников?

Об этом отсутствии опыта можно было судить хотя бы по тому, что дважды за эти дни орудия попадали в руки дружинников – они не только не могли и не умели их использовать, но даже не сумели их обезвредить – вынуть замки; операция, известная каждому артиллеристу… Можно было только удивляться, как долго держалась восставшая Москва против организованных и вооруженных сил противника. Это, конечно, объяснялось лишь тем, что на стороне восставших было население Москвы. В городе было всеобщее озлобление против действий полиции, казаков и драгун.

Ликвидация восстания продолжалась несколько дней. 17 декабря вся Москва уже была очищена от баррикад. Добивалась окруженная со всех сторон Пресня, где еще долго революционеры отсиживались в корпусах Прохоровской мануфактуры и на мебельной фабрике Шмидта. Эти здания были издали разгромлены артиллерией. Дубасов отдал приказ: «Истреблять всех, оказывающих сопротивление, никого не арестовывая». Окончательно восстание было подавлено 19 декабря.

Но карательные действия еще продолжались, как в самой Москве, так в особенности и в ее окрестностях, на железнодорожных путях. Руководили этими операциями командир Семеновского полка полковник Мин и его помощник полковник Риман. В этом бесславном деле они своей жестокостью стяжали себе славу. На станции Люберцы, возле Москвы (по Казанской железной дороге), полковник Риман поучал крестьян: «Если ораторы вернутся, убивайте их, убивайте чем попало – топорами, дубинами. Вы не ответите за это. Если сами не сладите, известите семеновцев, мы снова приедем». На Казанской железной дороге было убито 150 человек, из них подавляющее большинство не принимало участия в восстании. Иногда это была дикая охота за людьми, кровавая потеха. Вот одному разрешили пройти. Он сделал несколько шагов – вслед раздаются выстрелы, и он падает раненый. «Ну, ползи, может быть, и доползешь», – смеются семеновцы и несколькими новыми выстрелами добивают его.

Расстреливали «за белую папаху», «за подозрительные длинные волосы», «за смуглый цвет кожи» (еврей!), за студенческую куртку под пальто, за красный платок в кармане, за то, что на шее не находили креста, за непонравившееся выражение лица. В эти дни на улицах останавливали прохожих – «руки вверх!» – наводили на них винтовки, обыскивали… Пресню семеновцы расстреливали не только в дни восстания, но и после того, как восстание было разгромлено. Это была уже не борьба и даже не расправа, а дикая, бессмысленная месть. Вся эта окраина была в развалинах, которые дымились, как после огромного пожара…

Мною полиция уже давно интересовалась. Полиция – целый отряд городовых во главе с приставом (кстати сказать, этот пристав жил в нашем же доме – большом доме Франка в Большом Кисельном переулке, выходившем на Большую Лубянку) – приходили к моим родителям, искали меня всюду, требовали, чтобы был назван мой адрес. В ванной сняли простыню, которой была закрыта полная воды ванна. «Мой сын – не дельфин!» – заметил присутствовавший при этом отец. «Прошу без неуместных замечаний!» – резко оборвал его полицейский офицер, подняв револьвер…