Пережитое. Воспоминания эсера-боевика, члена Петросовета и комиссара Временного правительства

8 сентября в Петербурге к члену Петербургского комитета партии Евгению Павловичу Ростковскому (партийная кличка Борода, у него, действительно, была большая, красивая борода) явилась на место его службы – он служил не то в банке, не то в каком-то страховом обществе – незнакомая дама под вуалью и передала письмо, сейчас же быстро удалившись. Как значительно позднее выяснилось, написано было это письмо крупным служащим Департамента полиции Леонидом Меньшиковым, который хотел, по его позднейшему признанию, этим письмом оказать услугу революционерам, которым, как он уверял, тайно сочувствовал.

Удивительное дело: с того времени прошло вот уже несколько десятков лет (да, несколько десятков!), а я и до сих пор точно помню врезавшиеся на всю жизнь в памяти отдельные фразы этого письма. Оно начиналось словами:

«Товарищи, партии грозит погром. Вас предают два серьезных шпиона. Один из них бывший ссыльный, некий Т., весной лишь вернулся, кажется, из Иркутска, втерся в полное доверие к Тютчеву, провалил дело Иваницкой, Бар., указал, кроме того, Фред., Николаева, Фейта, Старынкевича, Лионовича, Сухомлина, много других, беглую каторжанку Акимову, за которой потом следили в Одессе, на Кавказе, в Нижнем, Москве, Питере (скоро, наверное, возьмут); другой шпион недавно прибыл из-за границы, какой-то инженер Азиев, еврей, называется и Валуйский.

Этот шпион выдал съезд, происходивший в Нижнем, покушение на тамбовского губернатора, Коноплянникову в Москве (мастерская), Видиняпина (привез динамит), Ломова в Самаре (военный), нелегального Чередина в Киеве, Бабушку (скрывается у Ракитниковых в Самаре)… Много жертв намечено предателями. Вы их обоих должны знать… Письмо это немедленно уничтожьте, не делайте из него копий и выписок. О получении его никому не говорите, а усвойте основательно содержание его и посвятите в эту тайну, придумав объяснение того, как вы ее узнали, только: или Брешковскую, или Потапова (доктор в Москве), или Майнова (там же), или Прибылева, если он уедет из Питера, где около него трутся тоже какие-то шпионы»…

Страшным показалось не столько это предупреждение, которое сначала признано было просто невероятным, сколько заключавшийся в этом предупреждении подробный перечень тех дел, которые оба этих шпиона выдали, – в этом перечне все было точно и верно. Замечательно, что как раз в этот именно день, 8 сентября, к Ростковскому по делам партии зашел Иван Николаевич (Азеф). Растерявшийся и встревоженный Ростковский показал ему только что полученное письмо. По его словам, Азеф побледнел, но не потерял самообладания. «Т. это – Татаров, а инженер Азиев – это я. Моя настоящая фамилия Азеф», чего Ростковский вовсе и не знал. С этими словами он вышел.

Текст письма был доставлен немедленно в Женеву. Азеф тоже выехал за границу и тоже привез туда об этом известие. Я об этом письме тоже вскоре узнал.

Странное дело – указание на Азефа решительно ни в ком не вызвало подозрений против него, настолько велика была вера в него и доверие к нему, в особенности после убийства Плеве! Наоборот, это указание на него вызывало сочувствие к нему, сострадание, как к человеку оклеветанному, жестоко оскорбленному, как к жертве… Что же касается Татарова, то с ним дело обстояло несколько иначе, так как именно в это время в связи с ним обнаружены были некоторые странные обстоятельства.

Объяснение указания на Азефа многие видели в том, что Департамент полиции начал с партией какую-то очень хитрую игру, – ни для кого не было сомнения, что письмо, переданное Ростковскому, шло из полицейских кругов, – и решил пожертвовать Татаровым, чтобы погубить в глазах революционеров такого страшного своего врага, как Азеф… Когда люди слепнут, они слепнут на оба глаза.

В переданном Бороде (Ростковскому) письме были подробности, которые многих смутили – путем внешнего наблюдения их нельзя было знать, здесь было очевидно «внутреннее наблюдение», то есть провокация. Но кто мог быть провокатором? Об Азефе решительно никто даже не задумывался: заподозрить его – это было все равно что заподозрить в провокации Михаила Рафаиловича или Бабушку! Но Татаров, Татаров?

Этот человек пришел к нам из другой партии (он был раньше членом Польской социалистической партии), был арестован в 1901 году в Петербурге, двадцать два дня голодал в Петропавловской крепости, затем был выслан на пять лет в Сибирь и там присоединился к партии социалистов-революционеров. В конце 1904 года он вернулся из ссылки в Россию, о нем в свое время был высокого мнения сам Гершуни. В Одессе доктором Потаповым был произведен в агенты Центрального комитета партии. И все-таки… и все-таки… было в нем что-то, что не располагало в его пользу – его уважали, ценили, но особой любви к нему никто не чувствовал, личных друзей в партии у него не было.