Пером и шпагой

– Укус клопа, – отвечал Манштейн. – Клопа раздавят.

– Опять-таки, – призадумался король, – русские раскольники, которые терпят столько неприятностей от духовенства на родине, тоже ищут моего покровительства. Не могли бы мы из Берлина произвести раскольничий бунт в России?

– Цель бунта? – осведомился Манштейн.

– Король всегда попадает в цель… Вот, например: освободить из Холмогор свергнутого царя Иоанна Антоновича, который, будучи из Брауншвейг-Люнебургского дома, приходится мне родственником. Имей я такой козырь на руках, как наследник престола России, я стал бы играть гораздо смелее.

– Ваше величество, – отвечал Манштейн, – у меня имеется на примете тобольский раскольник Иван Зубарев. Ныне он собирается ехать на остров Мальту, дабы под защитой тамошнего ордена основать колонию русских схизматов. Но я задержал его в Берлине… Что позволено мне обещать ему?

– В таком крупном деле нельзя быть мелочным… Ладно: дать Зубареву патент на чин полковника прусской службы!

Манштейн ушел. За высокими стрельчатыми окнами библиотеки медленно светало, и король (всегда экономный) дунул на свечи. Из сиреневых потемок выступила тень Финка фон Финкенштейна…

– Фриц, – сказал он королю, – мы ведь друзья? И ты не скроешь от меня своих замыслов?

Король придвинул к нему папку с докладами шпионов:

– Прочти.., хотя бы это. Из России – от шведского посла в Петербурге графа Горна. Русский двор озабочен заключением договора с Англией, чтобы вырвать от Питта субсидию и поставить для Лондона своих солдат в знак уплаты задолженности… Так?

– И ты… – начал Финкенштейн.

– И я! – подхватил король. – Я тоже озабочен тем же. Не будем бояться рискованных решений… Мой друг Людовик немало поработал над «равновесием» Европы. Версаль любит возиться с этим равновесием, как дурачок с крашеными яйцами.

Фридрих вышел из-за стола, усмехнулся, блеснув глазами:

– А не пора ли нам опрокинуть это равновесие к черту?.. Самое главное сейчас – опередить Россию: вырвать от Питта субсидии и договор с Англией, такой же по значению, какой Питт собирается заключать с Россией. Но мы должны непременно заключить его раньше Петербурга… Ты понял меня?

– Ты безумен, Фриц, – сказал королю Финкенштейн. – Вслед за этим ты потеряешь приязнь Версаля, который не простит тебе поставку солдат для Англии – этого главного врага Франции! Не забывай, что Людовик переживает потерю колоний за океаном особенно чувствительно, и косвенно ты будешь виноват…

– Возможно, – согласился король.

– Но это еще не все! Австрия, твой извечный враг, будет вынуждена встать под одни знамена с Францией, с которой она до сих пор во вражде…

– И это возможно.

– Это же страшно для Пруссии… Что же ты выигрываешь?

– А ты не понял? Но ведь, заключая договор с Англией, я невольно оказываюсь в одном строю с Россией… Этим я снимаю угрозу для Пруссии с востока. Я свободен на западе! Не советую оставлять кошельки на столе – я их заберу для себя… Версаль вряд ли рискнет скрестить со мной шпаги, Австрию же мы умеем побеждать… Самое главное – опередить Россию!

С этим он отъехал в Берлин… Казармы и базары, мукомольни и пороховые мельницы, сукно и посуда, горох и пиво, шаг пехоты и рысь коня, выпечка хлеба и таможня, – до всего король был охотник. Ему казалось, что только он – король! – способен понять и сделать все лучше других.

Единственное, чего Фридрих никогда не касался, так это германской литературы; он даже не догадывался, что такая существует. Немецкий язык, думалось ему, служит лишь для выражения подлости, грубости и низменности чувств. Сам же он парил, естественно, на французском…

Вечером, как всегда, был концерт в Сан-Суси; Фридрих играл в оркестре на любимой флейте. Но мысли его были далеки от музыки, и «трюбуше» явно не удалось, за что неистовый капельмейстер Кванц не раз дергал короля за косу… Здесь же был и английский посол в Берлине – сэр Митчелл, и глаза Фридриха с нотных листов косили на дипломата. Внимание к Митчеллу в эти дни должно быть удвоено, утроено. Пруссии важно одно: опередить Россию!

А после концерта – ужин в близком кругу людей. Вольтер, Мопертюи, Сен-Жермен, маркиз д'Аржанс, Даге – одни французы. Пруссаков король любил видеть на плацу, а в Сан-Суси он оставлял их далеко за дверью. Разве могут эти грубые чудовища оценить тонкость метафоры или чудесность гиперболы, что пролетает над столом, словно пушечное ядро?.. В полночь Фридрих ложится спать. А ровно в четыре часа утра камер-лакей уже срывает с него одеяло.

– О подлец! – ворчит король. – До чего ты надоел мне…

– Ваше величество, я слишком дорожу службою и не хочу лишиться ее, как мой приятель, который разбудил вас не в четыре часа, а в пять минут пятого… Вставайте, король!

***

Фридрих II не был похож на других королей Пруссии (ни до него, ни, тем более, после!). Вдохновенный и циничный хищник, человек же – несомненно – остро чувствующий, незаурядный.