Пером по шапкам. Книга первая

Однако цель моей статьи состоит не в том, чтобы оспаривать объективность докторской диссертации Мединского, которую, по словам автора, он изложил, если можно так выразиться, в популярном виде, материал которой «хотелось донести до читателя, но давать научный текст в адекватном «диссертационном виде» значило бы подвергать читателя испытанию». И продолжает далее на стр. 499: «Я постарался найти компромисс и адаптировал текст, сократил его в два раза, убрал две с половиной сотни отсылок к источникам и дал заголовки, которые, конечно, немыслимы в научном исследовании».

Задача моя заключается лишь в том, чтобы показать, как нынешний министр культуры России, справедливо пытаясь опровергать чёрные мифы о российской истории, о русском народе, борясь с русофобией, в то же время сам создаёт новые нелицеприятные мифы об истории России, сам русофобствует, боясь объективной истории не только страны советов и пролетарской революции, а их он, чувствуется, просто ненавидит, но и их предыстории, прогрессивной русской литературы, представляя русский народ в этаком унизительном положении послушного соглашателя с иностранцами во всём том плохом, что они говорят о России, о русском пьянстве, лени и жестокости. На стр. 384 прямо пишется: «Мы и сами легко говорим о себе плохо и иноземцам не мешаем. Нас поносят, а мы поддакиваем». А вот он, Мединский, хороший человек, он де любит Россию и доказывает иностранцам и самим русским, что в России пьют меньше, чем за рубежом, и водку изобрели не в России, не Менделеев, как убеждает В. В. Похлёбкин, а кто-то другой и в другой стране (правда автор не знает, кто и в какой стране); Иванушка-дурачок, который ездит на печи, чтобы не ходить пешком, на самом деле герой плохой сказки, пропагандирующей лень русского человека, тогда как на самом деле народ наш великий труженик; а русские цари были вполне добрыми и казнили тех, кто шёл против их власти на порядок меньше людей, чем западные правители.

Но я хочу задать вопрос автору этого докторско-диссертационного опуса, определяющего степень жестокости властителей статистическими методами. Какое нам дело до жестокостей в других странах, если жестокость происходит у нас? Разве тот факт, что у других жестокости больше, может радовать тех, кто испытывает жестокость у себя?

По поводу казни декабристов Вы вспомнили с иронией советский фильм «Звезда пленительного счастья»: «Барабанная дробь, виселица, тела повешенных… Снято хорошо, фильм делал мастер. Когда смотришь – мурашки бегут по коже. Сразу вспоминается прозвище – Николай кровавый!!! Ах, это о другом тиране-сатрапе?! Ну, тогда вот – «Николай Палкин»!» (стр. 376).

Да, Николаем Палкиным царя Николая I прозвали с подачи русского писателя демократа Александра Герцена за то, что тот, придя к власти в стране, наводил «порядок», применяя с особым пристрастием шпицрутены, когда осуждённого прогоняли сквозь строй солдат, наносящих ему удары по оголённой спине длинными гибкими прутьями, отчего далеко не каждый наказываемый оставался в живых. Вот и после декабрьского восстания, помимо пятерых повешенных (за что царь получил в России прозвище «вешатель») и ста двадцати сосланных на каторжные работы в Сибирь участников дворянского сословия, более двухсот солдат участников восстания были приговорены к «проводу сквозь строй» и более четырёх тысяч отправлены воевать на Кавказ.

Вас восхищает «милосердие» государя и Вы пишете: «Действительно, если не считать несчастных солдат, обманутых заговорщиками и убитых во время боевых действий при подавлении мятежа, количество жертв «Николая Палкина» – пять человек. Точнее – 125, ведь Николай, как известно,

Едва царём он стал,
То разом начудесил:
Сто двадцать человек тотчас в Сибирь сослал
Да пятерых повесил.