Перпендикулярный мир

Геннадий Прашкевич Виртуальный герой или закон всемирного давления

Глава седьмая

…Жена сварила кофе. Сделав первый глоток, всегда самый вкусный, Николай Владимирович попросил:

— Пожалуйста, найди черный галстук. Сегодня у нас ученый совет.

— Совет? По Мельничуку? — жена всегда была в курсе всех его дел. — Он что, правда, изобрел там что-то особенное?

— Не изобрел, — хмыкнул Николай Владимирович. — Открыл!.. Он так считает — открыл… И если Хозин и Довгайло поддержат Мельничука, я обязательно съезжу ему по роже.

— Правильно, — сказала жена. — Истину, даже научную, надо уметь защищать. — И попросила: — Ты только не увлекайся, милый. Ты же сам доктор наук. Ну, одна, ну, от силы две пощечины, этого вполне хватит.

И не выдержала, спросила:

— Что он открыл такое?

— Для начала закрыл, — хмыкнул Николай Владимирович. — Он закрыл закон всемирного тяготения.

— А как же Ньютон? — невольно заинтересовалась жена. — Как быть с такой фундаментальной физической постоянной как гравитационная? Ведь она входит во все учебники.

— Мельничука учебники не тревожат.

— Хорошо, пусть так, но что тогда делать с этим? — Жена выпустила из рук чашку. Чашка — старенькая, надтреснутая — незамедлительно раскололась, осколки, звеня, покатились под стол. — Что-то же заставляет чашку падать?

Николай Владимирович ядовито разъяснил:

— Сила всемирного давления. Ясно?.. Так провозглашает профессор Мельничук.

— А по мне так все равно, — миролюбиво улыбнулась жена. — Как ни называть, чашка все равно разбивается.

Неопределенная улыбка тронула ее красивые губы:

— Зачем Мельничуку такое странное открытие? Он надеется на Нобелевку?

— «Открытие новой истины, — еще ядовитее процитировал Николай Владимирович, — само по себе является величайшим счастьем. Признание почти ничего не может добавить к этому…»

— Это сам Мельничук сказал? — оживилась жена. — Значит, он, правда, совсем ничего не ждет от своего открытия?

— Ну, так… По мелочам… Для начала, скажем, заменить имя Ньютона в учебниках на свое собственное… Зато потом он возьмет свое.

— За это ты и хочешь его бить?

— Мельничук издал книгу, — Николай Владимирович зло усмехнулся. — Мельничук утверждает, что книга была заказана ученым советом. Но я сам член совета, я хорошо помню, что речь шла всего лишь о научно-популярной брошюре, в которой вовсе ни к чему поднимать руку на законы природы… Похоже, — саркастически заметил он, — пресловутая сила всемирного давления — это сам Мельничук и его окружение.

— Ты завидуешь, милый?

Николай Владимирович поперхнулся:

— Не вздумай на меня давить. Я все решил. Если ученый совет выступит в защиту этого ниспровергателя классиков, я дам ему пощечину. Пусть товарищеский суд восстановит попранную научную истину… Мельничук, Хозин, Довгайло, — перечислил он. — Тебе ли не знать, какие они демагоги?

— Хорошо, хорошо, милый. Вот и твой галстук, — заторопилась жена. — Ты погуляй до совета. По липовой аллее до института, конечно, чуть дальше, чем по переулку, но ты иди по аллее. Время у тебя есть, и нос не покраснеет, как бывает, когда ты прогуливаешься под тополями. Аллергия, но не будешь же каждому это объяснять…

Николай Владимирович и сам решил прогуляться. Дать пощечину Мельничуку, вырвать решение из рук совета, льстиво и трусливо предавшегося нахалу и невеже Мельничуку — эта идея твердо укрепилась в его душе. И утро выдалось что надо — воробьи так и вспархивали из-под ног, только что не садились на плечи.

Неплохо бы, подумал Николай Владимирович, заглянуть к Мишину. Хоть на десять минут. Это немного, но с Мишиным интересно провести и десять минут. Усатый, с калькулятором, вечно болтающимся на груди, Мишин, конечно, сразу полезет к своему невероятному аппарату, смонтированному им в его почти подпольной лаборатории и, конечно, во внерабочее время. «Еще денек, — любовно погладит он некрашеную панель, — еще денек и мы услышим голос Неба!»

Заветной мечтой Мишина было услышать голос Неба.

За липовой аллеей тянулись семиэтажные дома. Их верхние этажи казались смутными, как бы непрорисованными. Такими же смутными и непрорисованными казались и облака, медленно катящиеся над крышами. Эта вечная таинственная незавершенность окружающего всегда мучительно волновала Николая Владимировича.

Он взглянул направо: вчера на балконе стояла задумавшись очень симпатичная девушка. Сегодня там же, но за решеткой наглухо застекленной лоджии прыгал на одной ноге неприятный рыжий пацан. Он показал Николаю Владимировичу широкий, как нож, язык. А на углу вчера поблескивала витрина киоска Союзпечати; сейчас на его месте зеленел свежий газон.

Впрочем, на решение Николая Владимировича все это ничуть не повлияло. Он придет на совет, он выслушает Мельничука и, если совет поддержит нахала, влепит нахалу пощечину.