Перпендикулярный мир

— Милый, ну зачем нам ссориться? — ворковала она. — Ты попробуй, как вкусно! Это настоящий кофе, без вытяжек. Его привезла из Нигерии жена Довгайло, они опять ездили в творческую командировку. Это ты, — мягко намекнула она, — не хочешь оторваться от своих дурацких задачек. А тебя, между прочим, ценят. И Мельничук ценит, и Хозин, и Довгайло. Они говорят, что ты дельный физик, только сильно держишься за классическое наследие. Ты покайся, милый. Зачем тебе этот Ньютон? За Мельничука — коллектив, он дерзкий. Ты смотри, — наивно и доверчиво сказала она. — Я роняю чашку и она разбивается. Может ее притягивает Земля, а может на нее давит какая-то особая сила. Какая разница, милый? Ты покайся! Прямо на совете покайся. Не все ли равно, сила всемирного тяготения или сила всемирного давления? Чашка-то все равно разбивается.

Николай Владимирович неуверенно заметил:

— Не все новое и дерзкое является истиной.

— Дирекции такие вещи виднее, — мягко возразила жена. — Я не первый год работаю в отделе профессора Мельничука, я знаю, что он думает о своих сотрудниках, Тебя, например, он ценит. Только, говорит, ты находишься под дурным влиянием этого Мишина, который что-то там такое задумал… Ты оставь этого Мишина, милый. Профессор Мельничук все равно его сократит вместе с его машиной. А тебе, — понизила она голос, — даст лабораторию…

— Что за бред? — Николай Владимирович нервничал. — Где моя вельветовая куртка? Через час ученый совет, а я болтаю с тобой о всякой чепухе. Запомни! Я был и остаюсь на стороне Ньютона.

— Вот и сиди в старой квартире!

— Ньютон, дорогая…

— У Ньютона был просторный дом, — всхлипнула жена. — Я видела на картинках. У него был свой дом, и сад, а в саду яблоня.

— У нас тоже будет…

— Милый, — быстро и согласно закивала жена. — Конечно, будет. Ты только не ходи к этому Мишину.

— Он звонил?

— Несколько раз. Так и каркает в трубку с утра. Как вы там, дескать, сегодня? Я говорю: так же, как и вчера. А он смеется. Зачем он смеется, милый? Не все ли равно, а? Чашка ведь все равно разбивается.

Допив кофе, Николай Владимирович вышел на улицу. Он любил свой городок. Торговые ряды, детские ясли, слева новая двенадцатиэтажка с верхними смутными непрорисованными этажами. Сосны, липы. Если поторопиться, он вполне успеет заглянуть к Мишину. Надо бы заглянуть… Если Мишина уволят по сокращению штатов, он, наверное, совсем уедет.

А может и хорошо?

Николай Владимирович пересек неширокую площадь, показал язык веселому пацану, оседлавшему забор, сплюнул вслед несущимся, размазанным, как в кинокадре, автомобилям. И как всегда плыли над миром смутные непрорисованные облака.

Обычный, близкий сердцу мир.

В таком мире, вдруг решил Николай Владимирович, следует до конца бороться за чистоту научных идей. Отрываясь от жены Николай Владимирович резко смелел. Долой профессора Мельничука! Лекции профессора Мельничука неграмотны по форме и неверны по содержанию!

Он свернул к черному ходу НИИ и по узким полуподвальным коридорчикам добрался до мощных двойных дверей, лишенных таблички, зато снабженных смотровым глазком.

— Мишин у себя? — спросил он рабочих, почему-то собравшихся у двери.

— У себя. Только никого не пускает. Нет, говорит, приема.

— А вы чего собрались?

— Нас Мельничук послал — выносить аппарат Мишина. Он не по профилю, этот аппарат. Он не вписан ни в какую тему, а энергии жрет страсть сколь!

— Это вам тоже Мельничук сказал?

— Он!

Николай Владимирович постучал в дверь условным стуком.

— Не открою! — сварливо откликнулся из-за дверей Мишин. — Приходите после обеда, тогда я сам все вынесу.

— Это я, — подсказал Николай Владимирович и рабочие сразу придвинулись к двери. Но он погрозил пальцем и они отступили. Николай Владимирович скользнул в приоткрывшуюся щель.

Мишин потирал руки.

Мишин был доволен.

Дьявольская конструкция, перевитая пестрыми проводами, поднималась за ним до самого потолка, увенчанная наверху подобием мощной направленной антенны.

— Удачно получилось, — радовался Мишин. — Упер у сына звуковую колонку. После обеда верну, все равно он покупал за мои деньги. А нам пригодится.

— Там рабочие, — пожалел Мишина Николай Владимирович. — Может, вынесем твой аппарат, размонтируем, а?.. Мельничуку сразу доложат. Он даст мне лабораторию. А будет лаборатория, я тебя возьму в штат.

— Возьмешь, возьмешь…

— Не понимаю, чему ты радуешься?

— Сейчас поймешь… — радостно потер руки Мишин.

И загадочно пояснил: — Геометрия!.. Вакуум не может не заполниться флуктуациями, а, значит, флуктуируют — сами геометрические структуры!

— Ну, ну.

В дверь постучали.

«Мельничук!» — испугался Николай Владимирович.

Наверное о том же подумал и Мишин.

— Обесточат, сволочи, — обеспокоился он и, торопясь, полез к высокому решетчатому пульту, потянул на себя странно изогнутую рукоять.

— Все услышим, все поймем… — бормотал он про себя, а на панелях вспыхивали разноцветные лампы, оживали экраны осциллографов. Из колонки, водруженной куда-то на самый верх — под антенну — набирая мощь, изверглись странные, трудно идентифицируемые звуки.