Перпендикулярный мир

В Н. еще не успели зачитать до дыр столичный журнал, как появилась другая статья, на сей раз в молодежной газете, уничтожающая сенсацию как ложную и вредную. Видный ученый, который входил в состав комиссии, заявлял без обиняков, что появление на свет Н-ских гомункулусов (это слово он взял в кавычки) относится к разряду невероятных событий, самоорганизация тут ни при чем, а невежественные спекуляции на эту тему порочат науку и открывают в нее доступ лжеученым с их теорийками. В конце статьи, надо полагать, в полемическом задоре, автор позволил себе аргумент, совершенно неуместный в молодежной газете: дескать, существует и другой способ продолжения рода, хорошо себя зарекомендовавший на протяжении тысячелетий, каковой способ он, автор, и рекомендует читателям.

Последний аргумент оказался сильнее научных доводов. В Н. смеялись. Михины смеялись тоже. А неделю спустя Эдуард Саввич потихоньку, никому не докладывая, принес домой два свертка. В одном был Максимка, в другом Оленька.

Сенсация еще какое-то время слабо тлела, вспыхивая на короткое время, а потом заглохла, истлела, забылась. Других дел нет, что ли?

Комбинат пустил новый цех биологически активных; узел смешения закупили по импорту, там все было хорошо выкрашено и герметично, конденсата на полу и быть не могло, а оксонитродигидропентадион выходил из аппарата под таким давлением, какое не выдержать ни одному гомункулусу. Михин обошел аппарат со всех сторон, пощупал с уважением и вернулся к себе в цех. И очень вовремя, потому что концентрация опять начала скакать.

Вскоре после этого генерального взяли в министерство. «Наш-то вон где!» — говорили на комбинате. А новым генеральным, к общему удивлению, назначили Полещука.

Теперь он не появляется на людях в подтяжках, а натягивает поверх них жилет. Впрочем, Василий Романович остался простым и доступным. Несколько раз он принимал аппаратчика Михина. О чем они говорили, мы не знаем, и в нашем рассказе это самый серьезный пробел. Как бы то ни было, никаких докладных с комбината больше не поступало. И хотя семья Михиных потихоньку росла, слухи о находках прекратились. Людмила уезжала на все лето к матери в далекий поселок, а когда возвращалась, сообщала знакомым о прибавлении семейства. И никто толком не знал, то ли Михин нашел очередного младенца, то ли родила его Людмила обычным способом.

Вот, собственно, и все о большой семье Михиных, живущей ныне уже в пятикомнатной квартире. И той, если по-честному, не хватает, потому что Эдуард Саввич нет-нет да и принесет из цеха пищащий сверточек. Правда, все реже и реже, потому что в старом цехе оборудование износилось и требовало капитального ремонта. Да и Михин поостыл. Подходит пенсионный возраст, пора детей ставить на ноги, квартиру в порядок приводить, и на садовом участке работы сверх головы. Но что-то тревожит Эдуарда Саввича, не дает покою: уйдет он на пенсию, и делу конец. То есть оксонитродициклопентадион и без него, Михина, будут выпускать, но вот эксперимент…

Прислали Эдуарду Саввичу нового помощника. Совсем молодой, из недавних учеников, но вроде бы толковый, хватает все на лету. Михин долго колебался, прежде чем решил показать парню, как вывести процесс на тот редкостный режим, при котором происходят известные нам события. Помощник слушал внимательно, не перебивал. Помолчал и сказал Михину:

— По регламенту, Саввич, я все что надо сделаю, а остальное — ты уж извини, времени нет. Я в вечерний техникум поступил, и жена у меня на сносях.

Огорчился Эдуард Саввич, но виду не подал. Оставил помощника у пульта, а сам по старой привычка пошел в курилку, разминая на ходу воображаемую папиросу.

В курилке обсуждались заводские новости.

— В том месяце, Полещук говорил, цех на реконструкцию поставят, а нас — кого куда.

— Да ну, — вежливо огорчился Михин, мысленно затянулся покрепче, поперхнулся, закашлялся, и слезы выступили у него на глазах.

Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин Эксперимент

В одном городе жили трудящиеся пешеходы.

Может быть, в этом городе не было автомобилей, трамваев и автобусов? Были! Даже троллейбусы были. Но не ездили. На то существовали объективные причины. Причин было четыре.

Первая — лето. Когда в городе стояло лето, то на жаре перегревались двигатели. Вторая причина — осень. Вместе с ней приходили дожди и листопады, а они, как известно, мешают сцеплению колес с дорогой. Третья причина — зима с ее снежными заносами и гололедами. И, наконец, четвертая — весна, которая приносила с собой обильное таяние снегов, туманы и первые грозы. А потом опять возвращалось лето. И так из года в год.

Мыслимое ли дело выходить в рейс в таких погодных условиях, подвергая риску здоровье трудящихся? Немыслимое это дело, потому что нет для нас ничего дороже, чем здоровье человека.

Вот почему трудящиеся, проживающие в городе, передвигались исключительно пешком. Для своего же блага.