Перплексус

Он вдруг понял, что не знает, как себя вести и что говорить, но это было не важно — сейчас ничего не могло его остановить.

Его спина распрямилась, плечи расправились. Походка стала уверенной и твёрдой, хотя, ему казалось, что он парит над землёй, ибо ещё никогда, с тех пор, как его принял этот пансионат, ему не было так легко и свободно.

Девушка, от неожиданности, замерла. На её лице застыла улыбка. Она не понимала, в чём дело, но от догадок на её щеках появился румянец. Ей казалось, что все люди сейчас смотрят только на неё, и она не знала, как реагировать, потому что никто прежде не видел его таким. Её глаза застенчиво потупились вниз. Сердце забилось вдвое чаще. Ладони вспотели. Дыхание стало прерывистым, и она успела только глубоко вдохнуть перед тем, как… всё встало на свои места — едва приблизившись, пожилой человек прошёл мимо.

Старик направлялся навстречу тем, кого ждал так долго, а в его душе сами собой вновь вспыхивали эмоции связанные с этими людьми. В памяти оживали воспоминания, перенося его в самые счастливые дни его жизни, и всё существо его было охвачено только одной вожделенной мыслью… Пожалуй, нечто подобное ощущает каждый, когда испытывает острую нужду, но не имеет возможности её справить, как бы по-дурацки это ни звучало.

С каждым шагом старик приближался к своей мечте. Ещё немного, ещё чуть-чуть, и она, наконец, осуществится! Разве это не чудо?

Через мгновение, его улыбка стала ещё шире, когда вскинув руку вверх и помахав, он увидел, что в ответ ему тоже машут.

«О, боже. О, боже! Всё это — правда, — думал он, пытаясь идти быстрее. — Они пришли! Они пришли. Они не забыли обо мне! Всё, теперь всё будет по-другому. Теперь всё будет, как у всех и никто больше не посмеет думать, что меня бросили».

Глядя на родных, старик старался ускорить шаг. Ему не терпелось заключить в объятия всех, о ком он думал эти годы, но, в то же время, ему было страшно признаться себе, что этому была ещё одна причина: он хотел опередить преследовавшее его необъяснимое чувство сомнения.

Старик не сводил глаз с этих людей, опасаясь упустить их из виду, будто они могли уйти, не дождавшись его или исчезнуть, словно образ яркого объекта, на который посмотрели перед тем, как опустить веки.

Лишь на секунду взглянув себе под ноги, он поднял взгляд, чуть замедлил шаг, всматриваясь в лица, и «…нет… Нет! Не может быть!»

Его глотка наполнилась безмолвным криком, уходящим в самое его нутро, поражая в самое сердце. Ноги, вдруг, перестали слушаться, но старик отказывался сдаваться. В смятении, бросив трость, он даже попытался бежать, из последних сил догоняя её — свою иллюзию.

Старик отчаянно озирался по сторонам, как ребёнок, потерявший в людном месте маму, но среди тех, кто издалека казался ему такими близкими, любимыми и родными, не оказалось никого, кто был ему знаком. Никого.

Ещё улыбаясь, но уже сквозь слёзы, пожилой человек замедлил шаг, и остановился. Сила желания, цепляясь за уходящее навсегда мгновение, ещё тянула его вперёд, но тело уже не желало подчиняться. Старик оказался не в силах догнать этот злосчастный мираж, и сейчас был беззащитен перед настигающим его чувством безнадежности, которое с ходу принялось безжалостно стегать его обвинительным кнутом, твердя, что он шёл слишком медленно.

Пожилой человек стоял и проклинал себя. За то, что стал таким немощным. За то, что оказался никому не нужен. За то, что отвел взгляд, когда требовалось всего лишь не сводить глаз со своей цели.

Он плакал, но не прятал глаз, и просто смотрел вокруг. Ему нечего было стыдиться, ему нечего было скрывать.

Люди превращались в размытые пятна, их лица принимали причудливые формы, а старик ещё надеялся хоть в ком-то из них разглядеть свою семью.

К счастью, этой надежде не суждено было умереть, так как, она, увы, родилась мёртвой.

Старик, тяжело вздохнув, вытер намокшие щёки рукавом, медленно отошёл к старому буку и сел, прислонившись к нему спиной. Теперь его взгляд был устремлён куда-то вдаль.

Он всё понимал, оставалось это только принять.

Произошедшее было, безусловно, трагедией, но всё тяжкое и тягучее её ощущение прервалось вдруг… зевком. Да, вот так просто. Легче, конечно, ему от этого не стало, но организм функционировал и продолжал существование, а, следовательно, жизнь продолжалась. Ведь, по сути, если опустить эмоции, ничего не изменилось: старик, по-прежнему, жил воспоминаниями и жалел об упущенном времени. Думал о родных, своих поступках и их результатах. Размышлял о жизни, которая казалась ему пустой и бессодержательной, «и останется такой до конца, если я не начну наполнять время событиями или… не остановлю его ход».

Виам Даалевтин стремился не задаваться вопросами, на которые не мог получить ответа. Предпочитая исходить из фактов, он старался избавиться от обыкновения домысливать и делать поспешные выводы. Хотя, прежде ему всегда удавалось компенсировать последствия этой привычки философским отношением к жизни и тонким чувством юмора.