Персидский джид

– Вот тут-то придется вдвоем приналечь, куманек, – сказала Настасья. – Я хорошую палку припрятала, вон она, в углу. Подержи-ка факел…

Она вставила крепкую длинную палку, наподобие посоха покойного Бахтияра, в щель, налегла всем телом, Данила, стараясь не обжечь ее факелами, пособил – дверь отворилась.

– Теперь-то еще полбеды, мы с Филаткой ее смазали. Идем, куманек.

Они оказались в подвале с низкими сводами. Вид подвала Данилу не удивил – что еще может быть под землей? Удивило иное – сбоку стоял сруб, по всей видимости сосновый, а может, и из лиственницы – это дерево не гниет, не тлеет.

– Тут напьемся и хорошей водицы в сулейку возьмем. Родник тут, куманек. Вон, в трубу уходит и в Неглинку вытекает.

– Гляди ты, кто-то его, тот родник обихаживает, – заметил Данила.

– Может, и обихаживает. Стрельцы-то, что постарше, это место знают. Только лазить им сюда незачем. Им не за то деньги платят, чтобы под Кремлем прохлаждались. Иногда лишь государь-батюшка велит пройти, поглядеть, где что цело, где рухнуло.

– А наверху что?

– Собакина башня.

Эта кремлевская башня была угловой, глядела на Охотный ряд и Тверскую улицу. Имя она получила потому, что изнутри к ней почти примыкал двор бояр Собакиных. Была она толста и надежна – стены двухсаженной ширины.

Данила склонился над родником. Вода прибывала и уходила быстро. Настасья протянула пустую сулейку, он набрал воды, попробовал – не столь хороша, как та, что возят по улицам в бочках, но пить можно.

– И что, кумушка? – спросил он. – На кой мы сюда забрались?

– На кой – потом растолкую. Ищу я тут кое-что.

– Уж не клад ли? Мало нам было хлопот с кладознатцами – теперь и ты туда же подалась, – недовольно буркнул Данила.

– Клад не клад, а для меня лучше клада, – загадочно произнесла она. – Ну, пойдем, благословясь.

И Данила пошел за ней по каким-то мрачным ходам, выложенным серым камнем, то по щиколотку в золе, то по чему-то мелкому, хрусткому, пересекал какие-то погреба с низкими сводами, дивился белым потекам и сосулькам с потолков, что, высвеченные факелом, казались огромными слезами, спускался и поднимался по лестницам с каменными ступенями. Наконец они вышли в ход шире и выше всех прочих – по нему, поди, и телега бы проехала.

– А это что за улица? – спросил Данила.

– Эта улица, куманек, меж Никольской и Тайницкой башнями через весь Кремль проходит. Умные люди сказывают – построена на случай осады, чтобы через тайник, что где-то на берегу, конных гонцов выпускать и принимать. Но мы туда не пойдем – нам свернуть придется.

– А это у тебя кладовая роспись, что ли, была? – недоверчиво полюбопытствовал Данила, имея в виду бумажный лист у Настасьи за пазухой.

– Не роспись, а лучше всякой росписи. Тут главные подземные ходы нарисованы… а нам, куманек, надобен не главный…

– Что ж мы ищем?

– Увидишь.

Она увиливала от вопросов. И факел держала так, чтобы Данила не мог хорошенько разглядеть ее лицо.

Деваться было некуда – он шел за ней следом, как шел той зимней ночью, когда они вдвоем гонялись за заколдованной душегреей. И все было, как тогда, – она старшая, красивая, умная, обученная биться двумя кистенями, а он – мальчишка неопытный, молчун, конюшенное чадище-исчадище, способный только выполнять ее приказания…

Ан нет, кое-что изменилось!

Она-то осталась прежней, а вот Данила был на службе Приказа тайных дел. Он не зря потратил время – Богдаш худо-бедно обучил его охотницкому бою, Семейка преподал тонкости и ухватки конной езды, от Тимофея тоже каких-то знаний перепало. И дьяк Башмаков давал ему поручения так же, как старшим товарищам, – в уверенности, что он все исполнит, как полагается.

Нельзя, чтобы она считала его тем прежним мальчишкой! Нельзя покорно и безмолвно плестись за ней следом!

– Нет, кумушка, ты лучше прямо сейчас говори, – сказал Данила. – Я не телок, чтобы тащиться за тобой на веревочке.

И заступил ей путь.

– Ох, куманек! У Богдашки, что ли, научился?

– А хоть бы и у Богдашки. Должна же и от него быть какая-то польза.

– Разговорчивый ты сделался, я погляжу.

– Да уж сделался.

– А коли не скажу?

Данила огляделся, высвечивая факелом стены и потолок. Стены в этой части подземной улицы – белокаменные, а вот и дверной проем, забранный толстой железной решеткой…

– А я из пистоля выпалю. Мы сейчас, сдается, под какой-то хороминой. Сторожевые стрельцы живо сообразят, как сюда добраться.

– И что же?

– А то, что я-то – на службе, пусть дьяка Башмакова зовут, ему одному да государю отчетом обязан, а ты – неведомо кто.

– И выпалишь?

– Выпалю, – Данила, очень сердитый на ее насмешливый голос, достал из-за пояса пистоль, взвел курок.

– Вожжа тебе под хвост попала?

– Вожжа попала. Говори, кума, что мы ищем. Коли одна не желала идти, да еще оружие взяли, статочно, находка будет опасная. Что же мне – погибать неведомо за что?

– А коли будешь знать, за что, – помирать легче будет? – огрызнулась она.

– Видать, не учили тебя, что смерть бывает честной и бесчестной, – отвечал он.

– Ишь ты… заговорил, черти б тебя драли…

– Я думал, мы к клюкинскому двору пойдем, врагов твоих выслеживать. А что под Кремль…