Персидский джид

– Ты откуда про клюкинский двор знаешь? – перебила она.

Данила доподлинно не знал, это была лишь догадка – свистал кто-то в ночной темноте по-скоморошьи, мало ли что это означало, и одна ли Настасьина ватага крутится вокруг Москвы, забредая и уходя?

– Я много чего знаю, да молчу. Ремесло такое.

– А коли ты прознал про клюкинский двор, то и врага моего называть нет нужды.

– Я тебя, кума, раз в год вижу и лишних вопросов не задаю. Мало ли каких ты еще врагов нажила?

– Да нет, куманек, я тихо живу, новых не нажила. Один у меня враг, гори он огнем неугасимым!

– Твой враг в дальней обители грехи замаливает.

– Нет, куманек. Помнишь, как тем летом Гвоздь меня чуть не порешил? Дай Бог здоровья твоему Богдашке, выручил меня с парнишками.

– Помню…

– Ну так Гвоздь княжича Обнорского нашел и из обители вытащил. Где, как – не спрашивай. И заново они ватагу сколотили. Кто-то из прежних приспешников уцелел, Гвоздь их отыскал. Думаешь, для чего ему понадобились кони, которых он тогда добывал? Княжича своего ненаглядного вызволять! Обнорский сейчас в Москве, а что затевает – одному Богу ведомо. Да еще, поди, купцу Клюкину.

Данила усмехнулся: проболталась! Теперь ясно, кого скоморохи выслеживали той ночью. И Бахтияр, стало быть, тоже по следу ватаги Обнорского шел, а не Настасьиных веселых преследовал.

Но почему же тогда подьячие Разбойного приказа убеждены, будто он выследил ватагу Настасьи-гудошницы?

Данила вновь перебрал в памяти последние слова Бахтияра:

– Сту-пай к дья-ку Баш-ма-ко-ву… пе-ре-дай… мыш-ш-шь… ядра… и в ко… ло…

Промелькнуло в голове некое понимание – вспыхнуло мгновенной искрой и растаяло. И гонись теперь за ним, ищи свищи!

– Тебе-то откуда про Обнорского известно? – спросил он.

– Еще бы мне про него известно не было! Мы, бабы, Данилушка, иногда такой розыск проведем – твоему Приказу тайных дел и не снилось! Вы-то глядите, кто куда на аргамаке поскакал, кто кого ножом пырнул, кто кому деньги передал. А мы – кто в чьей постельке обретается…

– И что же, ты по всем московским постелькам со свечкой прошла?

– Нет, куманек, это мне не под силу, – даже не улыбнувшись, отвечала Настасья. – Да я его искать и не собиралась. Думала, упекли сокола в обитель, Бог ему судья. А потом Юрашка мой стал мне сниться. Помнишь Юрашку?

– Как не помнить… – Данила вдруг ощутил явственную неприязнь к белобрысому налетчику.

– Вот и я помню. Казалось, не от хорошей жизни с ним сошлась, деваться было некуда… А вот нет его на свете, а я все вспоминаю, все вспоминаю, как княгинюшкой звал, как косу мне расплетал…

Данила знал, что такое ревность. Вот только не помышлял, что однажды так бешено взревнует к покойнику.

– А недавно он мне являться начал…

– Как являться? – Данила не сразу догадался, что речь о сонном видении.

– Приходит таким, каков при жизни был, и я так уж радуюсь, во сне-то сперва не помню, что его убили, потом лишь вспоминаю… А он меня приласкает и говорит: княгинюшка, враг наш по земле ходит, враг наш на вольной воле, ходит и над нами потешается. Княгинюшка, говорит, найди его! Не будет мне покоя, коли не отыщешь!..

– Выходит, нас дьяк Башмаков посылает вести розыск, а тебя – покойный Юрашка? – сердито спросил Данила. – Ну, дивны дела твои, Господи!

Настасья помолчала.

– Дитя ты еще, куманек, – сказала она беззлобно. – Хоть и с Федосьицей спал, а она девка шустрая, все одно – дитя. Душа-то в тебе еще молчит, еще не пела, еще не кричала…

Данила исподлобья глянул на куму – неужто и впрямь не разумеет? Но промолчал. Скажешь вот этак, а она опять начнет плести непонятное, растолковывать на разные лады, что они друг дружке не пара, и где там правда, где враки, одному Господу ведомо. Вот кабы она была попроще, вроде Федосьицы: полюбился молодец, тут же и подмигнула, и плечиком поиграла, и павой мимо него проплыла, чуть обернувшись на ходу…

А так – с виду красивая девка, а внутри непонятно кто.

Но Федосьица-то из памяти почитай что сгинула, а эта – ночами является и душу смущает.

– Есть у меня на Москве свои верные бабы да девки. И подослала я одну – не скажу куда. И донесла она мне – точно, объявился, блядин сын! Ходит по Москве в монашьем платье, держится смирно, очи долу, а что затевает – непонятно. Повадился же в кремлевские храмы ходить. И есть у него старая баба на посылках… Я и вспомнила, что мне Настасья-то Русинова про него сказывала. Что он к ней бабу подсылал, которая ее со двора сманила и в Твери с ней в одном доме жила. Тут уж попроще стало – в Твери у Третьяка родня. Вспомнила я, что она про тот дом рассказывала, Третьяк туда поехал, тетку свою упросил сходить разведать – так, слово за слово, от человечка к человечку, навели меня на ту бабу. Филатка с Лучкой ее выследили, как она с княжичем моим окаянным встречалась. Дальше сказывать?

– Сказывай, кума.