Персидский джид

Все это невысокий худощавый дьяк произнес так строго и весомо – куда там самому дородному, осанистому и бородатому боярину! Деревнин подивился – вот ведь что с человеком близость к государю творит…

– Ничем я государю не грешен, – возразил Троекуров.

– Не о твоих грехах речь, Роман Иванович. Потолкуем – поймешь, для чего я тебя в приказ звал и тут с тобой говорить не желал.

Боярин задумался. Деревнин догадался, что его мучит: он не знал, как одеться. Дома он, в горести по убиенном сыночке и бежавшей беспутной женке, ходит в смирной одежде, но нельзя боярину выходить со двора одетым бог весть как – сие ему невместно. Совместить же общеизвестную скорбь и богатую шубу, кажется, вовсе невозможно.

Опять же, коли идти через Ивановскую площадь, мимо кремлевских соборов, – люди будут глядеть на боярина и потешаться: вон, женка от него сбежала!

Башмаков терпеливо ждал троекуровского решения. Наконец ему это прискучило.

– Роман Иванович, коли ты не хочешь людей видеть, пойдем задворками. Идти недалеко.

Наконец боярин решился. Он надел не шубу, а темно-синий длинный кафтан, шапку не высокую горлатную, а попроще – не в Думу государеву, чай, собрался. Башмаков слово сдержал – повел его в приказ задворками. А Деревнин, идя сзади, приметил – их тайно сопровождали двое, и эти двое были ему хорошо известны – Аргамачьих конюшен конюхи, один повыше, красивый молодец по прозванию Желвак, другой пониже, но тоже ловок и плечист, а звать, кажись, Данилой.

В приказе было тихо. Большинство подьячих государь взял с собой в Коломенское. Башмаков привез с собой несколько человек, но они до поры сидели в иных покоях, лишь совсем молодой подьячий пристроился в углу на лавке, заранее положив бумагу на колено.

– Располагайся, Роман Иванович. У нас тут тоже без угощения, не обессудь, – сказал Башмаков. – И, чтобы зря время не терять, сразу приступим. Гаврила Михайлович, ты пока помолчи. Надо будет – спрошу.

Деревнин не возражал.

– Речь пойдет, Роман Иванович, о том ходе, что открылся у тебя в погребе и ведет незнамо куда. Ты не дивись, потому что ты много пока еще не ведаешь. Из-за этой земляной норы много беды может быть, и государь сам про нее слушать изволил и озаботился. Стало быть, первое: когда обнаружился тот ход из погреба, что твои людишки потом капустной бочкой прикрыли? – спросил Башмаков.

– Когда домишко мой перестраивали, – отвечал Троекуров, в приказе несколько подрастерявший спесь. – Чаял, семья прибавится, велел погреб углубить, тут лаз и открылся.

– Стало быть, когда?

– Как после чумного сидения вернулись? – сам себя спросил Троекуров. – Нет, поди, еще до того начали…

– Перестраивать терем или погреб углублять?

– Нет, погреб уже последним углубляли.

– Про тот лаз вся дворня знала?

– Вся, все смеялись – вот-де, до государевой казны прокопаемся. Дурачье…

– И по всему Кремлю, поди, весть разнесла?

– Да почем я знаю… за всякой бабой не угонишься…

– Роман Иванович, я тебя сюда не шутки шутить позвал. Соберись с духом и отвечай внятно, – приказал Башмаков. – Могло ли быть, что кого-то твои людишки приводили на двор и показывали тот лаз в погребе?

– Чужих на двор пускать не велел.

– Хорошо. Коли чужих не было, а хозяин ты строгий, стало быть, кто-то из твоей дворни стакнулся с ворами, государевыми изменщиками, а статочно, с твоего согласия. И тем лазом пользовались налетчики, что таскают дорогую утварь из кремлевских храмов, чтобы прятать ее в твоем погребу, а ты… Молчи, блядин сын! – крикнул Башмаков приподнявшемуся над лавкой боярину. – А ты покрывал! Так?

Деревнин только рот разинул – и от внезапного обвинения, и от неожиданной башмаковской ярости. Сам он о пропажах в храмах слышал впервые.

– Нет, как Бог свят, нет! – заорал, вскочив, Троекуров.

Покрывать воров – это ж позору не оберешься, государь в гневе страшен. Хоть и отходчив, а рассудит сурово – не очнуться бы воеводой в Пустозерске или ином городишке за тридевять земель, где и двух сотен жителей не наберется…

– Государь жалобы от иереев получал, да в Земский приказ не отдавал – так получалось, что сами церковные служители виновны, иной никто ключей от храмов не имеет. А теперь вот ниточка появилась! А ниточка-то на твой двор тянется!

– Мало ли под Кремлем ходов понарыто! – выкрикнул боярин.

– Немало, да только след на твой двор привел! Давно ли твой род этим двором владел?

– И отец, и дед…

– А когда до тебя дом перестраивали?

– Когда поляков прогнали, поди. При мне только новый терем возвели да крыльцо, потом еще пристройки.

– Сядь, боярин. Выходит, коли кто и знал про лаз – так те давно померли, и вы его словно заново открыли?

– Выходит, так, – Троекуров опять сел на лавку и сгорбился, словно спина не могла более держаться прямо.

– Кто при том был? Кто погреб углублял? Ты нанимал людишек или свои дворовые копали?

– Чего нанимать – свои дармоеды есть.

– Роман Иванович, я из тебя каждое слово клещами тяну, как лекарь-немец – больной зуб, а ты упираешься. Кто с самого начала знал про лаз? Поименно!

Троекуров задумался.

– Михей, Максимка, Онисий, Ивашка, Никишка, Якушка… Якушка! Он, сукин сын!