Персидский джид

– А теперь ступай к нищим. Они про всех покойников знают, растолкуют тебе, где ты ночь провел. Мы за тобой издали следить будем. Ничего не бойся, мы при оружии.

Это Стенька и сам заметил – у обоих конюхов были пистоли в седельных ольстрах.

Он спешился, отдал Даниле повод Голована и пошел к храму.

Там ему нищие действительно растолковали, кто был тот престарелый покойник. И особо врать не потребовалось – Стенька всего-навсего придумал, будто некий боярин вздумал на отпевание безденежных стариков жертвовать и велел искать таковых по московским окраинам. Бояре и князья – люди богатые, иной вон богадельню за свой счет возводит, иной у себя дома до десятка убогих кормит-поит, почему бы не найтись такому, кто желает их с честью хоронить? Или же расходы на похороны возместить. Так не было ли подобных похорон в этом приходе?

Покойного дедушку звали Трефилом Огурцовым. Был он человек пьющий, сколько мог – служил в дворниках у купца Клюкина, потом его оставили жить в подклете, кормить – кормили, а в руки денег не давали. Кончина его, как шепотом сказали нищие, была не совсем христианская – молодцы, что задружились с купцом и частенько у него ночуют, из баловства напоили деда крепким ставленым медом. Он по дурости выпил сколько мог – и свалился.

– И не пожалели ставленого меда? – недоверчиво спросил Стенька. Он знал, какое это дорогое лакомство.

– Коли деньги есть, чего ж жалеть? И сам купец денежный, из сибирских украин товар возит, и гости у него богатые. Всегда нам, убогим, хорошо подают! Велят молиться за рабов Божьих, – охотно отвечал самый бойкий из нищих, – Савву, Ивана, Порфирия, Бориса, еще Ивана, Петра, еще Петра и за девку Арину. Мы и молимся.

Стенька нахмурился – имена были незнакомые.

– Клюкинский двор, стало быть? – переспросил он. – А нет ли у вас там, люди добрые, надежных знакомцев? Этак отдашь боярские деньги неведомо кому, а он их и пропьет.

– Да что ты к тому Трефишке привязался? Его купец и без твоего боярина похоронил. Ты лучше нам те деньги отдай! – шепотом загомонили нищие. – А мы за тебя помолимся!

Еле Стенька от них отвязался.

Идя к клюкинскому двору – двору обширному, обнесенному длиннейшим забором, с высокими крытыми воротами, – он придумывал новое вранье. И придумал. Постучав, объявил себя мужем огурцовской внучки. Жили-де далеко, в Клину, перебрались в Москву, и жене свет не мил – деда ей подавай! Добрые люди сказали – купец черной сотни Клюкин-де приютил.

Время было уже вечернее, Стеньку на двор не пустили. Он стал буянить, требовал тех, кто был при дедовой кончине. До того раскричался, что сам в свое родство с покойником поверил. Наконец незримый дворник, с которым он перекликался через забор, озлился и пригрозил выпустить кобелей.

Данила и Богдаш следили за клюкинскими воротами и Стенькой, как обещали, издалека.

– Как бы ворота с петель не снял, – глядя на яростного Стеньку, заметил Данила.

– Как бы на него кобелей не спустили, как на твоего Бахтияра, – буркнул Богдаш, поигрывая плетью на мизинце. – Кого они только в Земский приказ берут! Шуму-то, шуму! А для чего? Ему ж велено – тихонько походить вокруг, поглядеть, не признает ли кого…

– Гляди, калитку отворяют. Неужто впустят?

– Что он им такое мог соврать?

– Что за черт!

Они сперва не поняли, почему Стенька так резво отскочил от калитки и кинулся наутек. Вот когда раздался резкий свист и два матерых кобеля, рыжий и черный, выбежав, помчались в погоню, конюхи уже не размышляли, а хлестнули бахматов и поскакали навстречу.

Стенька был довольно далеко, но свист, подстрекавший псов, слышался прекрасно – свистал знатный мастер этого дела. Так умеют разве что ямщики – подъезжая к яму, они издали вызывают сменщика молодецким посвистом, хотя для этой надобности им выдают рожки из бычьих рогов. Но умелый свист летит не в пример дальше, да так и ехать веселей. Еще эту науку знают те портные, что шьют на большой дороге вязовыми иглами, – сиречь налетчики. Особенно любят с таким свистом из-под мостов выскакивать…

Из калитки выскочили несколько мужчин, закричали, заулюлюкали, словно на охоте. Псы нагоняли Стеньку, нагнали, рыжий кинулся на него сбоку и повалил. Стенька заорал благим матом.

Мужчины, разумеется, видели, что к воротом скачут два всадника, но не придали этому большого значения – их-то было куда больше.

– Отбивай дурака! – велел Богдаш Даниле, а сам, выхватив пистолет, послал Полкана к воротам.

Калитка была узка, в ней стоял самый из всех толстый – это Богдаш и употребил на пользу делу. Он выстрелил, толстяк с криком рухнул на колени. Куда попала пуля – Бог весть, но ведь попала же.

Пока Данила лупил сверху плетью псов, Богдаш оказался у калитки. Его расчет был верен – любители псовой травли бестолково сбились в кучу, пытаясь пропихнуть своего толстяка во двор, и галдели, как полоумные, причем трое даже не догадались повернуться – так и стояли спиной к Желваку.