Персидский джид

– Запуганы, лишнее словцо брякнуть боятся. Я уж с иного конца заезжал – не было ли покражи, не пропало ли вместе с ребенком что ценное? Думал, заговорят. Какое там… И тебя вдругорядь не пошлешь – признают.

– А про иноков? Про иноков-то?…

– Которые ночевать просились? Спрашивал. Куда все трое подевались – никто не ведает. Полагают, когда тело обнаружилось да шум поднялся, они и сбежали. Один лишь мешок остался, и тот пустой.

Стенька насторожился.

– Какой мешок, Гаврила Михайлович?

– Почем я знаю? Кто-то из вас троих у крыльца мешок позабыл. Где ночевали…

– Пустой? Гаврила Михайлович, ниточка!!!

Все, кто был на тот час во втором ярусе приказа, обернулись.

– Еще раз ниточку помянешь – выгоню со службы! – рявкнул подьячий.

Стенька орлиным взором уставился на писца Иванова, шагнул к нему и протянул плохо отмытую руку к стопке аккуратно нарезанной для столбцов бумаги. Иванов прикрыл свою бумагу обеими руками, всем видом показывая – без боя и лая не отдаст. Но Стенька замер, соображая. Эти листки были для его замысла маловаты. Он завертел головой – где тут наверху, на полках, неразрезанную бумагу хранят? Увидел, сорвался с места, полез на скамью, обрушил на себя сверху кучу всякой дряни, разбил пустой горшок для клея, притащил целые листы, положил перед Деревниным на стол, выдернул из-за уха перо и начал рисовать.

Он видывал чертежи отдельных частей Москвы, составленные в Разрядном приказе, видывал и чертеж всего города, он представлял себе, как это дело делается, и начал с главного: провел две линии, одну под другой, и написал промеж ними крошечными буковками «стена». Нарисовал на «стене» домик с двускатной крышей, приписал «Спасские ворота». Подумал, развернул лист так, как ежели бы он сам входил сейчас в ворота, отчего надписи вышли вверх ногами, и вывел прямоугольник, а в нем принялся было рисовать крошечный храм с несколькими главами, да толщина пера не позволила. Тогда Стенька приписал попросту «монастырь», имея в виду Вознесенcкую девичью обитель.

Таким образом он добрался и до двух граничащих дворов – Троекурова и Сицкого. Деревнин с любопытством наблюдал за этими упражнениями и дивился – такой способности он за своим ярыжкой не примечал.

– Вот, Гаврила Михайлович, – сказал, завершив свой труд, Стенька и утер со лба пот. – Вот тут боярышень крыльцо, вот тут тело подняли… вот подклет, куда нас ночевать пустили…

– Мелко у тебя, ничего не понять, – щурясь, отвечал Деревнин.

– А мешок, выходит, тут валялся? У крыльца? – Стенька был возмущен беспредельно. – Стало быть, тот инок вышел спозаранку, дитя из мешка вынул, мешок кинул, а сам дитя еще вон куда понес! Ну, не дурак ли? Да и для чего мертвое дитя из мешка было вынимать? В остатний раз полюбоваться? Гаврила Михайлович, что-то тут неладно!

– Помолчи, сделай милость…

Деревнин задумался.

– И к чему она была, твоя ниточка?

Стенька задумался, восстанавливая причудливый ход своей мысли.

– Мертвое дитя либо в мешке принесли, либо через забор перекинули, – сказал он. – Мы с Мирошей свои мешки с собой прихватили – стало быть, у крыльца нашелся того инока мешок. Почему он там мешок бросил? Вот я бы бросил ненужный мешок перед тем, как удрать. А он вынул младенца, понес его в сад, еще куда-то из сада шел…

– Ты себе нелепицами башку дурную забиваешь, – сказал на это Деревнин.

– Но ведь сгинул тот инок?!

– Сгинул… Не миновать еще раз к Троекурову тащиться, Степа.

– Гаврила Михайлович, а коли меня не признают? Я же весь в саже был, грязный, как прах! Так и я бы…

– Ты и теперь не лучше. А Мирона нужно поскорее вызволять. Ага! Вот кто нас выручит.

Деревнин поднялся и направился вниз. Там он вызвал из общей комнаты Аникея Давыдова.

У подьячих была своя служебная лестница. Старый подьячий Семен Алексеевич Протасьев занимал на ней весьма высокую ступеньку. Он был «подьячий с приписью». Это значило, что Протасьев имел право «приписывать» выходящие из Земского приказа бумаги, то есть ставить на них свой росчерк и тем придавать им государственное значение. Он при нужде распределял работу между другими подьячими, проверял самые важные задания, вел приходно-расходные книги, от него зависели выплаты средств, необходимых для ведения дел.

Деревнин – тот был «подьячий со справой». Он своей подписью подтверждал правильность составленной в приказе бумаги, имел обязанность делать выписки по делам, а также в какой-то мере отвечал за молодых подьячих, но не столько приказывал им – на то был Протасьев, – сколько учил их.

А вот Аникушка Давыдов как раз и был «молодым». Сперва его взяли в приказ «неверстанным подьячим», то бишь без жалованья, потом, убедившись, что ремеслу учится успешно, назначили оклад.

Так что Деревнин был вправе давать Давыдову поручения и проверять их исполнение.