Персидский джид

– Чтобы всех их объездить и сказку отобрать, либо мне на неделю от приказных дел отрываться надобно, либо тебе, Родион Яковлевич, людишек своих спосылать, – сказал Деревнин. – Условимся так – коли чего проведаешь, тут же шли человека в приказ, а условное слово – тот же акафист Кресту. Мало ли кто в это дельце впутался, осторожность не помешает.

– Сегодня же мои люди объедут всю родню, – обещал Хотетовский. – Как с девкой быть?

– Держи у себя. Когда же обнаружится, что никто инока не подсылал, отправь к Троекурову жену. Она у тебя баба мудрая (Деревнин сделал этот вывод из молчания и исполнительности Семеновны), пусть пробивается к племяннице, пусть криком кричит, лишь бы к ней боярыню вывели. Дай ей людей с собой поболее, чтобы не вышло, Боже упаси, какого срама.

– Так и сделаю, – отвечал Хотетовский. – Знал бы, кто Илюшу удавил, своими бы руками на воротах повесил.

– Старец сказывал, князья Обнорские с Троекуровым во вражде. Не их ли работа?

– Нет, кабы Обнорские – я бы знал. А их на Москве и слыхом не слыхать, двор заколочен стоит. Старый князь, поди, уж в пекле, а княжич не дурак, чтобы в Москву соваться. Его тут сразу признают. Даже коли из обители сбежал – в иное место подался.

– Собирай, Степа, бумаги, поедем в приказ, – велел Деревнин.

На обратном пути Деревнин больше молчал, чесал в затылке, скреб бороду, как будто у Хотетовских мелкой живности нахватался. А потом тихо сказал Стеньке:

– Рад был бы ошибиться, да сдается мне, что боярыни уж нет на свете.

Стенька расспрашивать не стал. Когда человек столько лет в Земском приказе служит, у него уже чутье сильнее ума порой делается.

У Стеньки тоже было чутье. И оно подсказывало: что-то с этой отобранной у девки Лукерьи сказкой было не так, чего-то недостает. Надо было еще какой-то вопрос задать, может, даже не девке, а Семеновне или самому Хотетовскому. Эта недохватка сильно Стеньку беспокоила.

От нее Стенька мысленно перескочил к убиенному младенцу. Тоже ведь в деле полно неясностей. Коли его не инок принес, а через забор перекинули, то надо бы проверить, могли ли злодеи это сделать. Тут у Стеньки были превеликие сомнения. И он додумался до совершенно неожиданного решения. Чтобы окончательно во всем удостовериться, он выпросил в приказе у Деревнина свой чертеж троекуровского двора.

Лето еще не наступило, но вечера уже были долгие. Придя домой и поужинав, Стенька озадачил свою Наталью диковинным вопросом:

– Слышь, женка, а сколько трехгодовалое дитя весит?

Наталья, собиравшая со стола посуду, уставилась на него, как на умалишенного.

– А тебе на что? – испуганно спросила она, и по лицу Стенька понял – сейчас заполошно заорет, вылетит из дому и помчится искать спасения, конечно же, у Патрикеевых!

– Надобно. Любого пола.

Он сам не мог назвать то, для чего хотел знать вес ребенка, и не из-за глупости своей – порой он бывал очень даже сообразителен, – а потому, что такого слова в русском языке то ли не знал, то ли его и вовсе не было.

Наталья на всякий случай отошла к двери, готовая при первых признаках безумия выскакивать в сенцы.

– Трехгодовалое? Да пуда, поди, не наберется… Ты что, ирод, затеял?

– Это дело государственное! Поди у Домны спроси, – догадался Стенька.

Ему было безразлично, как Наталья объяснит подружке диковинный вопрос, и что вся слобода будет над ним потешаться, Стеньку тоже мало беспокоило. Ему показалась подозрительна одна вещь – и он хотел докопаться до смысла.

Когда Наталья убежала, он взялся за дело. В подклете стояли мешки с крупами, он спустился туда, выбрал один, с гречей, приподнял, задумался – не он те крупы покупал, не он их и привез, все это устроила Наталья. Мог ли мешок весить немногим менее пуда? Стенька подумал – ведь при неудачном исходе его затеи мешок может порваться, греча растечется по земле и траве, Наталья тогда вовсе из дому выгонит, как безнадежного питуха. И живи тогда на торгу в пустом шалаше…

Сенька отыскал другой мешок, пустой, натянул его на первый и накрепко завязал обрывком веревки. Потом закинул его на плечо, вытащил во двор и стал озираться в поисках подходящей высоты. Наконец додумался – мешок прислонил к стене и пошел наверх, искать в сенцах веревки, на которых Наталья после стирки развешивала белье…

Домна, услышав про новую блажь подружкина мужа, не утерпела – пошла вместе с Натальей разбираться, для какой надобности земскому ярыге Аксентьеву вес живого младенца. Они прибежали вовремя – Стенька сидел на березе, где завязывал веревочный узел. Веревку он натянул на немалой высоте – чуть не в полторы сажени.

– Господи, да что ж это делается! – воскликнула Наталья, глядя, как довольный муж сползает с березы. – Совсем с ума сбрел! А снимать кто будет?! Ты-то на службу убежишь, а мне как быть?!

– Степа, а Степа! На что тебе? – повиснув на подружке, закричала Домнушка.

– Для государева дела.

С тем Стенька отошел от натянутой веревки, сказал: «Ну, Господи благослови!» – и примерился было метнуть через нее мешок с гречей.