Персидский джид

– Как не быть, у нас в терему две боярышни, при них и мамки, и няньки, и казначея, и сенные девки…

– Что ж боярин не велел им за боярыней своей ходить?

– Боярин-то, Господи прости… Батюшка наш от беды не в себе… Сидит один в горнице, не молится, молчит… Только младшенькую, Катеринушку, до себя допускает… Агафью Андреевну видеть не желает…

О таком поведении боярина Деревнин услышал впервые, да и Хотетовский удивился.

– Что ж они не поладили? – вмешался он в дознание.

Девка не ответила.

– Ты, голубушка моя, говори, говори, – ласково ободрил Деревнин. – Все, как есть, сказывай, не до тайн нам ныне. Коли боярыня твоя пропала, всякая мелочь может быть важна. Ты ведь, поди, сама хочешь ее видеть поскорее?

– Обидел мою Агафью Андреевну Роман Иванович, – собравшись с духом, сказала Лукерья. – Жестоко обидел, Бог ему судья! Уж как она себя блюла – из дому лишь в церковь Божью! А он дурных речей наслушался – будто бы она с молодцами перемигивается. Сколько она слез пролила – одна я и видела! Всю ноченьку, бывало, плачет, а я утешаю потихоньку.

– Что ж ты, девка, в супружеской спальне у них по ночам сидела?

– Так они уж и не спали вместе… Я потому на богомолье пошла – чтобы примирились они, чтобы ей, моей Агафье Андреевне, еще дитятко родить…

Хотетовский вздохнул.

– Отдавали за боярина, думали, как сыр в масле кататься будет, – понуро сказал он. – Боярин немолод, да бодр, крепок. Детишек, думали, ему нарожает… А первого сыночка не уберегли, второго не уберегли, больше и не брюхатела. Я нарочно у Семеновны моей спрашивал – она ж Агафью воспитала, они по-бабьи обо всем толковали. Нет, говорит, больше плода не носила. А скажи, Лукерья, отчего они больше не спали вместе?

– Батюшка наш Роман Иванович не пожелал, удалил мою голубушку от супружеской кровати, – отвечала девка. – Наговорили ему про каких-то молодцов, а она их и в глаза не видывала! Она только тех, кто в дворне, видит, а и там не на кого глянуть… разве что приказчик старший, Василий… Так, срам сказать, он и на Васю грешит, будто бы они с Агафьей Андреевной тайно на крылечке встречаются…

– Черт ли его поймет! – возмутился Хотетовский. – Не хочешь, чтобы женка на других поглядывала, – сам с ней спи!

– Про ревность еще в Священном Писании сказано, что стрелы ее – стрелы огненные, – напомнил подьячий. – Видать, оттого и бесится, что сам уже стар прежде времени стал и к брачному делу негоден. У нас в приказе было дельце – муж на жену просил, чтобы из обители забрали да ему вернули. Стали разбираться – смех и грех! Она, бедная баба, потому и в обитель сбежала, что ей уж с ним невмоготу! Ей уж под шестьдесят, покою хочется, а ему чуть ли не восьмой десяток, а все равно бес пихает и толкает!

Хотетовский зычно расхохотался, девка люто покраснела, Стенька трясся от беззвучного смеха. Наконец угомонились.

– Грех сейчас смехотворением баловаться, – укорил Хотетовский Деревнина. – Ну, расспрашивай девку дальше.

– Как ты, голубушка, обнаружила, что боярыни нет?

– Легли мы поздненько. Сперва молились вместе, потом говорили, потом опять помолились, – стала вспоминать девка. – И пошла я в светлицу, пусто нынче в светлице-то… А она в спальне осталась и велела мне утром приходить. Я вздумала, будто она еще молиться станет, а меня пожалела, видевши, что едва на ногах держусь. И пошла я в светлицу. А утром прихожу, а ее уж и нет.

– Ничего не слышала ночью?

– Ничего, батюшка мой. Спала крепко. Я пождала, пождала боярыню, пошла искать. Кого ни спрошу – никто не знает, никто не видел. Наконец мне шепнули – боярин-де сжалился, позвал к себе ночью. Ну, думаю, услышал нас Господь, примирились! Я – туда… А там тоже суета – боярин заперся, не выходит. А надобно указать, кому чем заниматься, что на торгу закупать, а приказчик Вася тоже куда-то сгинул. Кто, спрашиваю, у батюшки нашего? А боярышня, младшенькая, Катеринушка. А Агафьи Андреевны моей там нет…

– Всех расспросила, всюду искала?

– Всюду, и на чердак лазила, нигде нет. Ночью она со двора уйти не могла, у нас кобели злые, одного только человека слушают – сторожа Максима, он псарь опытный. Даже коли бы не тронули – лай бы подняли на весь Кремль. А спозаранку уже дворня на ногах. Батюшка наш не любит, чтобы долго спали, говорит – грех.

– Вот и мне то же самое сказывала, – подтвердил Хотетовский. – Что прикажешь думать?

– Накануне на двор к Троекурову инок приходил и тоже пропал бесследно, – сказал Деревнин. – Степа, расскажи про инока, только кратко.

Стенька собрался с духом и рассказал кратко – как инок напросился ночевать в подклете да как наутро отыскался лишь его пустой мешок, так что возникло подозрение – не принес ли он в том мешке безжизненное тельце.

– Чересчур мудрено, – отрубил Хотетовский. – Сходи-ка, девка, за моей Семеновной.

Когда жена Хотетовского явилась на зов, то побожилась – никаких иноков к племяннице не подсылала, а за братьев Агафьи поручиться не может, за своих замужних дочек также не может, и есть еще дети другой дочери старого Хотетовского, Степаниды.