Персидский джид

Деревнин постучал в окошечко раз и другой. В келье что-то скрипнуло, заслонка чуть отодвинулась.

– Благослови, честный отче, – уважительно сказал подьячий.

Стенька промолчал, глядя на окошко с трепетом. Надо же, какую долю человек для себя избрал! Сам Стенька не вынес бы и суток полного одиночества.

– Ты подьячий Деревнин? – спросил незримый инок.

– Я Деревнин, честный отче.

– С тобой кто?

– Земского приказу ярыга Аксентьев. Я его разведывать о младенце посылал.

– Станьте оба так, чтобы мне вас не видеть.

Пожав плечами, встали: Стенька по одну сторону низкой двери, Деревнин по другую.

– Мы слушаем, честный отче, – сказал Деревнин. – Сказывай, чего надобно.

– Я издалека начну. Когда я в обитель собрался, то женка моя тоже решила постриг принять. Дети наши уже сами детей растили, на старости лет хорошо мирское отринуть и Богу послужить… А были у нас сын Родион и две дочери. Старшую, Марью, мы отдали за князя Пронского. Род хоть и оскудел, а все Милославским родня. Марья родила четверо чад, в пятый раз ходила брюхата двумя, да не разродилась, царствие ей небесное. Четверо – трое сыновей и дочка, внука моя, Агафья. Агафью отдали еще до чумы за боярина Троекурова…

Стенька и Деревнин, затосковавшие было от перечисления потомства, да еще тусклым старческим голосом, ожили.

– Взял боярин мою внуку Агафью юницей непорочной, ей шестнадцать было, сразу после Рождества Христова именины справили и в зимний мясоед их повенчали. А растила ее тетка, сына моего Родиона жена, и тетка же под венец снаряжала. И все про то знали. Теперь, подьячий, слушай. Этой ночью к Родиону на двор тайно прибежала девка с троекуровского двора. Девка Божьим чудом спаслась – когда дитя у Троекурова пропало, всех комнатных баб и девок, что доступ к младенцу имели, тут же взяли за приставы. А эта по обету на богомолье ходила, отпустили ее. Ушла за день до беды, вернулась третьего дня, кажись, с нее и спросу быть не может. А внука моя Агафья ее любила и холила. Девка же рассказала Родиону и его женке вот что – боярыня-де пропала. С вечера спать легла, утром девка хотела ей услужить, а ее и нет. И весь день нигде не было, а боярин заперся у себя, не подступись. И та девка сейчас у Родиона спрятана. И твердит все, что боярыню ее порешили…

– Кто порешил, честный отче?

– Мне то неведомо. Родион послал ко мне верного человека – рассказать и совета просить. Девка – дура, да боярыню любит. Я ему писать челобитную запретил, а он из моей воли не выходит. Всякое могло стрястись, полезет к вам в Земский приказ со своей челобитной, непорочных людей опозорит. А сам я решил тайно за тобой, подьячий, послать. Коли внука моя доподлинно пропала безвестно, то… то… Не отправилась ли она следом за Илюшенькой…

Имя правнука далось старцу не сразу. Теперь только стало Деревнину и Стеньке ясно, до чего взволнован и даже, кажется, испуган затворник.

– Грех так и думать-то, – возразил подьячий затворнику. – Тяжко ей, да поплачет и других чад родит. Что же из-за дитяти в петлю лезть или в речку бросаться? Коли все бы так – народ бы на Москве перевелся.

– Присмотра за ней не было. Ближних женщин-то на дыбу подняли… унять было некому… Боюсь, подьячий, что она где-то на чердаке в петле болтается… А грех-то смертный – жизни себя лишить… Я вот свои грехи в затворе замаливаю, а ее греха-то не замолить!

– Гаврила Михайлович… – почти без голоса позвал Стенька. – Может, она ходом ушла?…

– Молчи, дурак… – так же отозвался подьячий.

– А другая беда – что она разведала, кто Илюшеньку погубил. И сама наказать вздумала. Потому и ушла. К чему розыск привел, подьячий?

Эта мысль старца Акилы показалась Деревнину разумной. Он велел Стеньке рассказать о всех похождениях в троекуровском доме. Стенька рассказал кратко – чуть он увлекался и пускался в рассуждения, Деревнин незримо для инока показывал ему туго сложенный кулак.

– Выходит, могли через лаз дитя вынести? – переспросил старец. – Что вы про лаз вызнали – за то вас Господь наградит.

Стенька приосанился. И гордо этак глянул на подьячего – не он ли, земский ярыжка Аксентьев, с опасностью для жизни под землей ползал?!

– Кто-то из комнатных баб ночью к погребу дитя поднес, а сообщник под землей вынес. Обратно же через забор перекинули, сие понятно… – продолжал рассуждать старец. – А тот инок, что с твоей помощью, ярыга, на троекуровский двор попал, вряд ли в чем виновен. Пропал, сказываешь? Так, может, его-то к внуке моей с весточкой посылали? Когда беда стряслась – к ней родня кинулась было, да муж гостей не привечает. Может, кто-то разведал про злодеев и дал ей знать?

– Об этом мы, честный отче, и не подумали, – признался Деревнин. – Кто из родни мог такое сделать?

– У меня от Родиона шестеро внуков, от старшей, Марьи, трое молодцов да Агафьюшка, от младшей, Степаниды, семеро. Статочно, Агафьюшкины братцы что-то проведали. Ты, подьячий, отправляйся тайно к Родиону, он в Большом Кисельном живет, тебе всякий его двор укажет. Родион Хотетовский, запомни. Скажи – отец-де посылает…

Затворник там, за дверью, явно задумался. Деревнин и Стенька терпеливо ждали.