Персидский джид

Данила вздохнул было, повесил было голову, но глянул на Богдашку злоехидного – плечи расправил, головой мотнул, пушистые волосы тут же взъерошил черемуховый ветер. Тогда лишь Данила догадался, что в беготне по кустам потерял шапку.

Но Семейка был припаслив – отдал ему свою старую, и скоро они уже выезжали в калитку у Боровицких ворот, и подняли коней, Летуна и Рыжего, в галоп, и поскакали не так чтобы во весь опор – никто за ними не гнался, а расчетливо – чтобы десять верст одолеть и коней не изнужить.

Прибыли в Коломенское они ночью. Ворота – заперты, здешние воротные сторожа – суровы, даже выглянуть и взглянуть на лица не хотят, мало ли кто врет про себя, будто конюх с Аргамачьих конюшен, а подорожной, чтобы ясно было, что за люди в ограду ломятся, нет. Семейка призадумался.

– Поедем вдоль стены, свет, – решил он. – Дворец только строится, не может быть, чтобы нигде дыры не нашлось. У нас ведь как? В воротах целый полк поставят, чтобы все видели, а на задворках хоть санями добро вывози. Где забор, там и дыра непременно.

Они привязали коней в рощице и пошли на поиски дыры. Но ее-то как раз и не нашлось впотьмах, зато конюхи выбрели на такое место, откуда хорошо была видна на темном небе большая церковь.

– Да это ж Ивановский храм в Дьякове! – догадался Семейка. – Ну, велик Господь! Не вся же дворня в Коломенском ночует, там и государю со свитой пока места маловато. Пошли, свет! Сыщем кого из стольников, или сокольников, или своего брата, конюха, на ноги подымем!

Дьяково было совсем близко, стенами не обнесено, и довольно скоро сыскался свой человек, что вышел из дому по малой нужде. Это был стадный конюх Василий, служивший в Больших конюшнях и на лето отряженный с несколькими возниками в Коломенское. Он уже знал, где и как можно проникнуть за высокую ограду…

Втроем они дошли до недостроенного дворца. С восточной стороны хоромы уже были готовы, и резные подзоры вызолочены, и переходы поставлены, и гульбище устроено, и даже все золочеными кожами обшито. С западной же терема на подклетах стояли каждый сам по себе, и между ними можно было ходить сколько угодно – если, конечно, шуму не поднимать.

Первым делом нашли конюшню, вызвали дневального конюха, это оказался Никишка Анофриев. Данила отыскал впотьмах свой дорожный мешок. Никишка посветил, и Данила с Семейкой сравнили оба джерида.

– И точно, свет… – пробормотал Семейка. – Ну, сдается, знатного зверя ты за хвост ухватил…

Потом они постучали в подклет к сокольникам. Когда те поняли, что дело важное, послали в соседний подклет, там был разбужен начальный сокольник Ларион, а он и повел Данилу с Семейкой туда, где в тесноте, кое-как расположился дьяк Башмаков с некоторыми из своих служащих. Пришлось будить.

Башмаков, в одних портах и розовой рубахе, накинув на плечи старую шубу и сунув босые ноги в ичедыги, повел конюхов к недостроенному терему на отшибе. В подклете уже можно было спать – там и спали, а наверху еще не возвели над светлицей островерхую крышу. Туда-то и забрались по еще не имеющей перил лестнице все трое, впереди – Башмаков, за ним – конюхи.

– Ну, докладывайте, с чем пожаловали, – не слишком любезно потребовал дьяк.

Данила даже смешался от такой строгости, но Семейка ко всякому обращению был привычен, и ни ласке, ни ругани особого значения не придавал.

– С поклоном мы к твоей милости, – и протянул кошель.

Башмаков понял – дело неладно, взял, открыл, пошевелил пальцем денежки.

– И дальше что?

– Воровские, свеженькие, одна в одну, – объяснил Семейка. – А кланяется ими новопреставленный раб Божий Бахтияр.

– Не знаю такого, – заявил Башмаков. – Ну, давайте-ка прямо, без выкрутасов.

– А коли прямо – спугнули мы злодея, что на тот свет раба Божия Бахтияра, а как его крестили – неведомо, отправил. И тот Бахтияр перед смертью велел нам твою милость сыскать и доложить, а что доложить – мы не разобрали. Тут же он и скончался. А было то на самом берегу меж Благовещенской и Водовзводной башнями, ближе к Водовзводной.

Мы его обыскали и этот кошель нашли, – объяснил Семейка. – И тут мы, батюшка Дементий Минич, на тебя подумали – мол, твой это человек, нищим вырядился и тайный розыск по воровским деньгам вел. Потому и прискакали среди ночи.

– Нет, Семен, не мой это человек… – Дьяк вздохнул. – Нищий, говоришь?

– На нем лохмотья были – хоть нос зажимай, да на роже сырого мяса кусок – наподобие язвы, дело известное. Но тут еще кое-что любопытное имеется. Говори, Данила.

– Темновато тут, – отвечал Данила. – Не понять будет.

Но все же достал из-за пазухи замотанные в холстинку оба джерида.

Башмаков протянул руку, Данила ничтоже сумняшеся чуть не ткнул ему в ладонь обоими остриями, но Семейка, который впотьмах видел лучше кота да еще имел похвальную привычку присматривать за младшим товарищем, стукнул его по кисти, и Башмаков не пострадал.

– Там, твоя милость, два персидских джерида, черены бирюзой осыпаны. Оба одинаковы – из одного джида. И одним того Бахтияра порешили, а другой Данила с Желваком в казанском кремле подобрали. Теперь рассказывай, свет, как ты первым джеридом-то разжился.