Персидский джид

– Правильно мы тогда рассудили, что на клюкинском дворе налетчики прячутся, – сказал Данила. – И вот что выходит. Этот покойный Бахтияр для Разбойного приказа трудился. Ему велено было выследить тех налетчиков, что тайно пришли в Москву. Сдается, что это… что это были скоморохи… Евтихеев так полагает… Потому-то Бахтияр на тот двор норовил пробраться, и его за то кобелями травили. А потом, статочно, налетчики сами его выследили.

Данила не желал называть по имени свою ненаглядную куму, но по лицу Богдана понял – тот догадался.

– Коли без подробностей, то совсем ладно выходит, – согласился Богдаш. – А подробности такие. Какого черта наш покойничек забыл ночью у Водовзводной башни? Для чего нищего изображал с язвой на пол-образины? И кошель с воровскими деньгами за пазухой таскал? И, трудясь для Разбойного приказа, Башмакова перед смертью звал? А коли скоморохи тайно пришли на Москву и прячутся у Клюкина – кто ж ночью их вместе с нами выслеживал и весну свистал?

Тут-то все Данилино умственное сооружение и развалилось.

– Однако ж Бахтияр кого-то выслеживал и Евтихееву о том тайно доносил, – отвечал он. – Сперва он выслеживал, потом и его выследили. Но для чего он забрел на берег и шарил в кустах – одному Богу ведомо…

В голове у Данилы проснулась мысль, которая уже возникала намедни, но, не найдя применения, затаилась.

Это была мысль о Бахтияровом посохе.

Загадочный лазутчик Разбойного приказа шагу не мог без посоха ступить, но там, где его подобрали, никакого посоха не было. И что бы сие означало?

– Я полагаю, коли не сегодня, так завтра Башмаков прискачет, – сказал Богдаш. – И он о Бахтияровых подвигах разведает лучше нашего – ему-то Евтихеев на все вопросы ответит. Тебе же придется тут посидеть, пока я за тобой кого-нибудь не пришлю. Человечек мой, что тут служит, будет тебе еду носить. Устроиться ты тут можешь неплохо…

Сарай был сплошь заставлен стульями, скамейками, столами – увесистыми, устойчивыми, с простой резьбой, выкрашенными в ярко-синий или зеленый цвет. Очевидно, в хоромах князя Сицкого поставили новую мебель, тонкой немецкой работы, а старая ждала, пока продадут или кому-либо подарят.

Когда Богдаш ушел, Данила улегся на скамье с изголовьем и задумался о странном человеке Бахтияре на службе Разбойного приказа. Откуда взялся кошель с новехонькими воровскими деньгами? Куда девался человек, запустивший в горло Бахтияру джеридом? И где валяется его неизменный посох?

* * *

Стенька был страшно зол на конюхов. Кабы сцепился с Данилой один на один – уж точно бы выбил пару зубов блядину сыну. А их четверо, и все драться навычны, а голова у Стеньки не своя – казенная, подставлять ее под кулаки нельзя, потому что в ней – разгадка смертоубийства.

Опять же, время подгоняло. Стенька хотел прийти в приказ так, чтобы без лишних ушей донести Деревнину о полетах мешка с гречей. И Господь вознаградил его смирение – если бы Стенька впал в ярость и сцепился с Данилой не на шутку, он бы проворонил своего подьячего. А так – изловил на крыльце и сразу потащил в укромный уголок.

Услышав про новую затею своего подчиненного, Деревнин за голову схватился.

– И все видели, как ты тот мешок кидал? Вся слобода? Стрельцы?… – в ужасе спросил он. – Так сегодня весь Кремль над тобой потешаться станет! Сам ты себя дураком выставил бы – полбеды! А ты весь приказ в дурацком виде выставил! Так и будут говорить, что у нас-де уроды, скоморохи, шпыни ненадобные жалованье получают!

– Так Гаврила же Михайлович! – взвыл Стенька. – Так для дела же!

– Пошел прочь с глаз моих! Убирайся!

Что-то, видать, переменилось в Стеньке за эту ночь. Еще вчера он бы от крика «Убирайся!» кубарем скатился с приказного крыльца. А теперь – нет, выдержал, устоял.

– Гаврила Михайлович, или то дитя сверху, из теремов, в сад сбросили, или мы вовеки там до правды не докопаемся!

Подьячий от такой наглости ошалел. Стеньке сейчас полагалось бы молча сбежать на торг и околачиваться там хотя бы до обеденного времени, выжидая, чтобы Деревнин сменил гнев на милость. А он решительно возразил! Кто кому возразил?! Ярыжка – подьячему?!

– И кто же, по-твоему, выкинул младенца? Боярин с боярыней? – ядовито осведомился Деревнин. – Сгинь, говорю, с глаз моих!

– А статочно, что и боярыня! А потом сбежала!

– Степа!!! Я тебя связать велю да в обитель отдаленную, к монахам, на отчитку! Ведь в тебя бес вселился! – воскликнул Деревнин. – Ей-богу, бес! Ты ведь сейчас и пену изрыгать примешься! И курицей кричать, и козлом блекотать!

Стенька попятился.

– Что тут у вас? – спросил, подходя, озадаченный подьячий Колесников. – Кто курицей кричал и козлом блекотал?

– Вот он! – Деревнинский перст уперся Стеньке в грудь.

– И давно это с ним приключилось?

– Со вчерашнего дня! Как вздумал мешок с гречей через березу кидать!

– Степа?! – Колесников уставился на ярыжку в неподдельном ужасе. – Никона сюда! Кузьму! Вязать же надо, пока приказ не поджег! Филька! Гераська!