Персики для месье кюре

Первым заговорил Карим, но голос его звучал гораздо тише, чем прежде, и впервые за все это время я заметила в цветах его ауры признаки неуверенности.

— Отойди от меня, старик, — сказал он, но Мухаммед Маджуби сделал еще шаг по направлению к нему. — Я сказал, отойди! Это война. Это священный джихад.

Но Маджуби сделал еще шаг и спросил:

— Война против женщин и детей?

— Война с аморальностью! — Теперь голос Карима вновь звучал резко и как-то скрипуче. — Война с той ядовитой дрянью, которая грозит заразить всех нас! Посмотри на себя, старый дуралей! Ты не видишь даже того, что творится у тебя под носом. Ты понятия не имеешь, что именно нужно сделать! Аллаху Акбар…

И с этими словами он ткнул зажигалкой Дуа прямо в лицо. Послышался щелчок, потом разом ухнуло взметнувшееся пламя, а потом все произошло как-то очень быстро, почти одновременно.

Толпа дружно охнула, когда правая рука Карима вдруг расцвела ярким пламенем и следом вспыхнула абайя девочки. Дуа пронзительно закричала, и на какую-то долю секунды в дрожащем мареве я успела увидеть лицо Карима и поняла, что его полубезумный взгляд вдруг прояснился и теперь это взгляд человека, который вдруг, в последнюю секунду, что-то понял; и тут пламя бросилось ему в лицо, из голубого став желтым, но я заметила странную фигуру в черном, словно летевшую по воздуху с яростной неудержимостью выпущенной из лука стрелы. Это была Инес в развевающейся черной абайе, похожей на распростертые крылья. Широко раскинув в стороны руки, она налетела на Карима и Дуа и крепко обняла их обоих, уже охваченных пламенем.

Карим явно не ожидал ничего подобного; он шарахнулся в сторону, по-прежнему одной рукой прижимая к себе Дуа, и налетел на балюстраду. Старое дерево — смолистая сосна, выбеленная двумя веками жаркого солнца и затяжных дождей, — оказалось слишком хрупким, а сила удара — достаточно большой, и все трое, оставляя за собой куски горящего тряпья и дымный след, рухнули прямо в бурный поток.

Почти в ту же минуту в реку нырнул еще один человек. Одним изящным движением перелетев через балюстраду, он ушел под воду столь же гладко и бесшумно, как речная птица. Я едва успела увидеть на лету его рыжую шевелюру и окликнуть по имени…

— Ру!

Но он уже исчез в воде.

Мы подбежали к балюстраде. Несколько мгновений на поверхности воды не было видно ничего, кроме кусков обгорелой абайи, принадлежавшей Дуа. Затем вода словно взорвалась, в ней яркой вспышкой мелькнула рыжая голова, затем какое-то неясное бледное пятно, и вскоре мы увидели, как Ру плывет к берегу, а Дуа крепко обнимает его за шею…

Позже мы обнаружили, что как раз ее развалившая-ся на куски абайя и приняла на себя большую часть огня; даже камиза на девочке оказалась целехонька, даже волосы обгорели совсем чуть-чуть. Ру почти сразу же снова нырнул, надеясь отыскать еще кого-нибудь, но Инес и ее сын исчезли.

Глава тринадцатая

Среда, 1 сентября

Наш Спаситель восстал со смертного ложа за три дня. Увы, мне на это потребовалось несколько больше времени. И очень жаль, что так получилось; я знаю, что возни со мной было предостаточно. Меня принесли домой на руках — не знаю, правда, кто, — и если верить рассказам, которые циркулируют по всему Ланскне, то моих спасителей должно было быть никак не меньше ста человек.

Только представьте себе эту дивную картину: Каро Клермон — в роли Магдалины, а отец Анри — в роли святого Петра! Да, и он тоже, оказывается, там был — Каро отправила ему эсэмэс; именно ему, вместо того чтобы просто позвонить в полицию. И он, едва закончив проповедь в Пон-ле-Саул, примчался сломя голову, чтобы ничего не пропустить. Впрочем, к тому времени самое интересное было уже позади, и паства вряд ли заметила присутствие своего пастыря.

Он, разумеется, очень хотел, чтобы я в последний раз причастился и исповедовался, а он отпустил бы мне мои грехи. И Каро наверняка бы ему это позволила; но тут вмешалась Жозефина. Из рассказов Жана-Филиппа — который, к моей радости, почти не пострадал, если не считать того, что голова у него до сих пор болит и на ней весьма неприятный глубокий порез, — я понял, что вмешательство Жозефины носило, если можно так выразиться, раблезианский характер (по мнению Каро, впрочем, излишне агрессивный). Жозефина буквально силой изгнала отца Анри Леметра из комнаты больного, а уже за порогом он был подвергнут дальнейшему насилию и оскорблениям со стороны Генриетты Муассон, которая узнала в нем того извращенца, который пытался выдать себя за «нашего дорогого месье кюре». Пилу рассказывал, что Генриетта гонялась за извращенцем с метлой, вопя, словно фурия, пока окончательно не выгнала его из дома. Но снаружи его встретил Влад, который, по словам Пилу, обычно не кусается, но Генриетта так вопила, так размахивала своей метлой, да и священник был Владу совсем незнаком… в общем, увы…

В общем, вышло клево — по-моему, это самое подходяще слово.