Персики для месье кюре

Слышно, как за дверью ходит Жозефина. Что бы я ей ни говорил, ничто не может убедить ее надолго меня покинуть и уйти домой. Впрочем, она уходит — примерно на час, чтобы повидать Пилу и проверить, как идут дела в кафе; пока что там хозяйничает Поль, и — видимо, для разнообразия — ведет себя вполне разумно. Возможно, это должно меня удивлять. Но после того, что случилось в Маро, меня, похоже, мало что удивляет. На самом деле люди далеко не всегда такие, какими кажутся, даже такая развалина, как Поль-Мари; так что он в один прекрасный день нас еще удивит.

На столике возле моей кровати лежит персиковая косточка, которую подарила мне Вианн. Как это на нее похоже — сделать такой подарок; ведь сама она никогда подолгу не живет на одном месте и не может увидеть, как прорастает посаженное ею семя. Вечная жизнь? Ну, мне-то она явно не суждена. Луна уже в последней четверти; на том берегу Танн разносится вечерний призыв к молитве. Но здесь, в реальном мире, он для меня больше не звучит как угроза. Свои страхи я оставил там, в «чреве кита», как и множество других вещей. Сомневаюсь, правда, что стал от этого лучше. Но внутренне я, пожалуй, действительно стал иным, хотя кое-что я еще только начинаю познавать — осторожно, словно человек, пробующий кончиком языка то нежное местечко во рту, откуда только что удалили больной зуб.

Не могу с уверенностью сказать, как именно это произошло. Но то, что началось с Вианн Роше, завершилось Инес Беншарки. И сегодня, впервые за семь дней, я точно знаю, что ночью непременно усну, а когда проснусь, на небе будут сиять звезды.

Глава четырнадцатая

Четверг, 2 сентября

Этим утром я все же поднялся с постели, презрев приказания Кюсонне и неодобрение Жозефины, и был потрясен тем, до чего же все-таки ослаб. Мне потребовалось невероятно много времени, чтобы привести себя в порядок, но ведь епископ приезжает к нам не каждый день. И у меня не было ни малейшего желания беседовать с ним, пребывая в горизонтальном положении.

Я принял душ и с особой тщательностью оделся; после некоторых колебаний я все же решил надеть свою старую сутану, хотя не носил ее уже несколько лет. Это, возможно, моя последняя возможность, подумал я и был слегка удивлен той душевной болью, которую мне это причинило. Жозефина ушла проведать Пилу, так что я прошел на кухню, размышляя, что бы такого съесть на завтрак.

Жозефина говорила, что многие из тех, кто приходил меня проведать, приносили в подарок что-нибудь съестное. И она не преувеличивала: на кухне буквально все поверхности были заставлены тарелками, жестянками, коробками и кастрюлями с едой. Там были самые разнообразные киши[66] и пирожки, печенья и сласти, фрукты и бутылки вина, банки с вареньем, жареное и вяленое мясо, всевозможные овощные карри и супы и огромный запас самых разнообразных марокканских лепешек. Открыв холодильник, я обнаружил там сыры, ветчину, холодные мясные закуски, паштеты…

Ошалев от невероятного количества и разнообразия еды, я просто сварил себе кофе и поджарил в тостере кусочек хлеба, а затем впервые более чем за неделю вышел в сад.

Кто-то прополол мои клумбы. Кто бы это ни был, но он еще и аккуратно подрезал беспорядочно разросшиеся розы, расставил по саду дюжину горшков с красной геранью и подвязал штокрозы, которые так вытянулись, что грозили вот-вот сломаться.

Я уселся на свою любимую скамью и стал наблюдать за тем, что происходит на улице. Было еще довольно рано, начало девятого, ласково пригревало утреннее солнце, пели птицы, небо было ясным. Но в глубине души я все же испытывал страх. За все те годы, что я был священником в Ланскне, епископ приезжал сюда всего четыре раза, но никогда — по светской причине. Я догадывался, что после того, как отцу Анри не удалось на словах дать мне понять, что надо готовиться оставить свой пост, епископ собирается сам сообщить мне об этом.

Я понимаю, просто глупо так нервничать. Но я ведь священник, отец мой, мало того, я священник Ланскне, и для меня просто немыслимо покинуть этот город. Так же немыслимо, как и перестать быть священником. И то и другое равносильно тому, чтобы расстаться с лучшей половиной души. Нет, это совершенно невозможно!

Я услышал, как часы пробили четверть девятого. В девять должен прибыть епископ. Полагаю, его вердикт неизбежен. Мне, наверное, лучше было бы не сидеть, а немного походить по саду, чтобы успокоиться, но из-за болезни я слишком ослаб, а потому так и остался на скамье. Просто сидел, чувствуя себя все более несчастным, и ждал, когда на бульваре послышится звук приближающегося автомобиля епископа…

Но вместо епископа я увидел старую Оми Аль-Джерба, медленно бредущую по улице, и маленькую Майю, которая бежала впереди, смешно подпрыгивая, как часто делают дети. Несколько непривычно было видеть жителей Маро по эту сторону моста, но, как мне говорили, после событий, имевших место неделю назад, их визиты в Ланскне стали делом вполне обычным.

Майя первой добежала до моего дома, строго посмотрела на меня из-за ограды и заявила: