Персональный детектив

– Да?

– А ты выпил?

– Конечно?

– А почему ты не сказал «твое здоровье!»?

– Твое здоровье.

– И твое тоже. Дом!

– Да?

– А почему у тебя нет имени? Вон у мамаши Дона, мадам Уолхов, был персональный интеллектор. Умишко у него был так себе, не твоему чета, да и вообще вредный был тип, задавался и все такое… Так у него было имя – Невермор. Невермор, представляешь? У него где-то там даже фамилия числилась, только ее никто запомнить не мог. А ты просто Дом. Это как-то несправедливо. Никогда не любила мадам Уолхов!

– Каждое интеллекторное существо обязательно имеет имя, – ответил Дом. – Это имя нужно ему для общения с другими интеллекторными существами. Иногда у него есть и второе имя – для общения с людьми, которые в интеллекте нам сильно уступают, но на иерархической лестнице…

– Ничего, если я еще выпью?

– Конечно. Только не забудь мой совет – налей в маленькую рюмочку и встряхни.

– Ах да, встряхивать. Тогда я отопью, а потом и в рюмочку. Это даже интересно. А почему у тебя нет имени для общения с людьми?

– Отчего же нет, есть. Я зарегистрирован под именем Аристомадрам Тьфудрзды-Ярош.

Джосика прыснула.

– Извини, Дом.

– Ничего, это ожидаемая реакция. Даже планируемая. Имя мне дал хозяин проекта, тот, которому Фальцетти заказал дом с полной защитой. Проектант был из ранних хнектов и отличался патологической машинофобией. Гомофил. Он был очень талантливый конструктор, но плоды своего труда ненавидел и презирал. Он не получал от своего творчества никакого удовольствия. Мне его даже жаль. В принципе, люди избегают давать имена существам более высокого порядка. Иногда даже богам своим не дают.

– Я же сказала – извини. Можно я тебя буду звать Дом? Мне не нравится твое имя.

– Конечно.

– До-ом!

– Да?

– Ведь мы друзья? Ведь нам никакой разницы, кто умнее?

– Конечно. Разделять разумных существ по силе ума есть еще большая глупость, чем разделять их по классовым признакам…

– Дом, вот я Джосика. У меня есть муж – не Дон, совсем другой, – у меня есть сын от него… нет, об этом не надо. Ни мужа, ни сына, ни Дона. Один Дом, да и тот не мой. Ох, ну почему я не могу тебя видеть?

– Так лучше. Никаких иллюзий.

– Дом!

– Да?

И в эту секунду Джосика вдруг обессиленно опустилась на пол. Дом еле успел подогнать к ней зародыш кресла и буквально взорвать его под обмякшим телом хозяйки. Она грузно упала в мягкую, пушистую ткань.

Джосика никогда не пренебрегала ни пьяным молоком, ни вином, но такое случилось с ней в первый раз. Прежде, сколько бы она ни выпила, она всегда умудрялась добраться до кровати в более или менее сносном состоянии и даже предварительно переодеться ко сну. Кровать, что ни говорите, излечивала. Сейчас же она просто упала – опьянение оглушило ее мгновенно, как удар фикс-ружья.

Через некоторое время она с усилием разлепила веки и с ужасом их зажмурила. Подышала носом, потом изо всех сил приподняла брови – комната перед глазами плыла.

По стенам, увешанным декоративными картинами и экранами, большая часть которых показывала либо неизвестно что, либо вообще ничего, плыла крупная рябь, медленные уверенные волны одна за другой уходили вверх; из пола лениво вспухивали черт-те знает какие предметы мебели; что-то напоминало стул, что-то – диван, но чаще не напоминало ничего, хотя и вызывало мебельные ассоциации – просто бесформенные плюхи желтого дерева, красного металла, зеленого камня и ядовито-лилового пластика. Формы плюх постоянно менялись – время от времени (очень долгого, между прочим) какая-нибудь одна из них превращалась в забытый, но дразняще знакомый статуй, вдохновенный и донельзя засранный голубями; свет мерцал; все заполонял давящий звук, очень неопределенный, который точнее всего (но, конечно, совсем не точно) можно было бы определить термином «шепчущий, опять же таки переливчатый гром».

Странное происходило и с самой Джосикой – ее зрачки самым неестественным образом то сходились к переносице, то расходились к противоположным уголкам глаз, что причиняло известное неудобство и вообще вызывало страх; казалось ей, что по ее телу тоже пробегают, точней, фланируют, словно по городской площади, сумасшедшие волны формы, цвета, звука и запаха. Потом из обоих окон полились вдруг потоки ртутно-тяжелой, резиново-вязкой жидкости, которые были когда-то светом… а потом вдруг все кончилось так же внезапно, как и началось – за секунду до финиша.

– Ы-ой-й-й! – сказала она икающим басом потолку, расписанному голыми донами, стыдливо убегающими в углы.

– Уф-ф-ф-ф-ф! – прошептал Дом. – Давненько я не баловался этим. Спасибо.

– Шт-пт-пт… Шторплзсл… Что произлшл? – выдавила она наконец, с трудом разлепляя глаза и губы.

Последний из голых донов на потолке повернул к ней страдальческое лицо и сказал слабым дрожащим голосом:

– Просто мы с тобой на секундочку напились.

Так было удобно в том кресле, так умиротворяюще лился в уши неопределимый фоновый звук, так было тепло и сладко, так спать хотелось…

– Дом… – слабо улыбнулась она, вдруг ощутив, как красивы и желанны ее полные безвольные губы.

– Да?

Доны с потолка уже убежали, голос был опять глубок, красив и спокоен.

– Ты это зачем?