Персональный детектив

Он вновь, оставляя в поле зрения все, что фиксировали детекторы, сосредоточился на Фальцетти, вчитался в его смутные, всегда с привкусом паники мысли и с удовольствием констатировал их цвет – спелой тритрагской вишни, что росла в Специальном дендрарии, который сегодня с утра пуст, да и почти всегда пуст, вот уже четвертый месяц пошел, потому что ни Дон, ни Фальцетти, ни те, кто потихонечку «возвращается», любоваться флорой, а тем более ухаживать за ней, вовсе не мастера. Правда, вот заходил один два дня назад и долго стоял, глядя на чахнущие кусты вандеверских сортов, но тот, что раньше был Вандевером, еще ни разу с тех пор не пришел, хотя догада-а-а-ался уже, чем он раньше-то занимался. И тихую при этой мысли моторола испытал грусть, а Сергей Вандевер в это время ему молился, хотя молиться-то Вандевер совсем не умел, он просто смотрел жадно перед собой и с силой сцеплял на коленях пальцы – о, как не хотелось умирать тому, кто раньше был Вандевером! Вокруг лица его кольями понатыканы были одни и те же слова:

– Стариком! Стариком! Меня просто убили!

Все три с лишним месяца Вандевер упрямо отказывался понять очевидную истину, что каждый возраст свою прелесть имеет.

А сидел он в кресле в запертой, отрезанной ото всех комнате. За выключенным окном по узкой зеленой улочке изредка проходили люди, они старательно огибали лежащего прямо на декстролите рыжего мальчишку, невероятно грязного, липкого и паршивого.

– Не понимаю, что там себе думают эти бабы из комитета! – сказал прохожий дон сопровождающей его донне, и та философски приподняла бровь.

Мальчишка вегетативно смотрел в небо, тихонько гекал и представлял себе в картинках недавно совершённое им убийство – убийства возбуждали его.

В бальном зале Второй танцакадемии с отвращением занимались любовью сразу четырнадцать человек, среди них два пучера. Женщины громко и хрипло кричали, их раненый хохот желтыми клубами вываливался из лунных окон, сработанных полумоторольной фабрикой Перрона-Альто… ох, эти дамы! Они с еще не удовлетворенным до конца любопытством разглядывали в зеркалах себя и свои действия в сложном процессе того, что лишь иронически можно назвать любовью, они разглядывали товарок, сравнивали их стати со своими и радовались, когда сравнение оказывалось в их пользу.

Наслаждение и отвращение. Точнее, наслаждение через отвращение. Великое, всеми порицаемое пути-пучи.

Вот что испытывали они все – исключая, разумеется, пучеров, которые пока не решили, что им испытывать.

«Нет, – подумал моторола, осознав, что с полным созерцанием сегодня не вытанцовывается, – нет, мне мешает не страх, свойственный всем стопарижанам сегодня, – да, собственно, у большинства и нет никакого страха, он где-то рядом, наготове… мне мешает, наверное, прибытие Кублаха, или, может быть, побег Дона, или наполовину только удавшийся Фальцеттиев мятеж, потому что в остальном картина обычная. И, может быть, мне мешает не побег, а отсутствие Дона. Я знаю, где он прячется от меня, кто с ним сейчас и о чем примерно они говорят, но сегодня он умудрился экранировать мои детекторы, а часть попросту уничтожил – он не любит машины, этот хронический геростратик…»

И тогда моторола вызвал Дона из памяти и поместил его в интерьер первого попавшегося слова «лови», написанного с виньетками и произнесенного Фальцеттиевским человеком – камрадом, – то есть не Доном, не пучером, а каким-то патологическим гибридом, который неожиданно для себя упустил жертву. В этом «лови» Дон выглядел очень даже неплохо: мужественные излучения, героическая поза и все такое, – но полное созерцание все равно ускользало. И тогда он ради пробы поместил в фокусе персонального детектива Доницетти Уолхова – Иоахима Кублаха, занятого в то время беседой с Джосикой Уолхов.

Глава 5. Кублах знакомится с Джосикой

Дом был старый, и терминал, бесстыдно вмонтированный прямо в стену прихожей, оборудованной под комнату, заставил Кублаха внутренне поморщиться: он давно уже привык общаться с моторолой через мемо, на худой конец, в приватных кабинках. С детства он всей душой признал глубочайшую интимность акта консультации – в нем он нуждался сейчас больше всего. Консультация была нужна ему как наркотик. Погоня, все странности, с ней связанные, ошеломили и смутили его: он понимал, что в городе произошли события, трагичность и глобальность которых трудно преувеличить, однако мемо осталось в сумке, забытой в райме, а терминалом воспользоваться он не мог, потому что прямо перед ним, картинно опершись на заваленное книгами, объедками и какой-то ветошью кресло явно неизменяемой формы, стояла спасшая его женщина – хозяйка дома.