Персональный детектив

И взмыл, да так, что на секунду или больше Лери вообще потерял сознание. Но скажем, что на секунду. Потому что через эту секунду он растворил глаза и четко указал направление берсеркеру, а направление это диктовалось странным чувством типа очень трудно переносимого зуда в копчике, и берсеркер сказал: «Хорошо», – хотя они по-прежнему почти вертикально летели вверх.

Да Лери и сам подсознательно рвался в высоту, но ее набор очень скоро пришлось прекратить, потому что там исчезло ощущение направления – зуд стал невыносимым, но он уже ничего не подсказывал.

Берсеркер оказался парнем не без юмора.

– Компас потерял? – с различимой усмешкой сказал он, когда Лери заметался на высоте.

– Сдай вниз, – едва слышно приказал мемо, который валялся тут же, на сиденье рядом, но берсеркер расслышал и уже без причитаний снизился максимально. У интеллектуальных машин служебного назначения – таких как мемо или бесколеска, – свои собственные, очень сложные отношения, которые они при людях обычно не выясняют.

Лери облегченно вздохнул. Но зуд в копчике его звал, он не мог сопротивляться этому зуду. «Даже смешно» – так подумал Лери, все более и более обуреваемый ужасом.

На минимальной высоте – шестьдесят сантиметров над пешеходным уровнем – скорость бесколески резко ограничивается правилами наземного движения. Лери (читай Дон) никогда не понимал смысла этих ограничений. Ведь всем городским трафиком – и наземным, и подземным, и атмосферным – управляет транспортный интеллектор моторолы, достаточно мощный, чтобы весь этот трафик перевести на экономичные и куда более удобные сверхзвуковые режимы вне зависимости от плотности движения. Но Лери, как и все доны, был слишком хорошим хнектом, чтобы еще и этими вопросами задаваться – он тут же что-то перемкнул, тут же выдал некое словосочетание и выключил все ограничения. Берсеркер бешено засвистел, предупреждая окружающих, что идет с нарушениями, и окна домов слились в одну темную зубчатую линию.

Его резко, до боли бросало то вправо, то влево, он не знал, куда летит, и, лишь управляемый зудом в копчике, указывал бесколеске общее направление. В конце концов они оказались где-то на восточной окраине, у Парка. Метрах в двадцати от входа Лери приказал остановиться.

– Жди! – бросил он берсеркеру и стремительно выскочил наружу, едва не вывихнув ногу (берсеркер, как и положено, завис на полуметровой высоте), и прихрамывая побежал ко входу. От призывно, но ветхо изукрашенной дуги, перенасыщенной музейными пригласительными эффектами, навстречу ему побежала стайка ребятишек лет пяти-шести. Лери сначала ужаснулся, как ужасались теперь все доны при встрече с детьми (чувство вины, страх перед сумасшедшим, почти всегда крайне враждебным существом, которому на насилие не можешь ответить тем же), но детки оказались вполне вменяемыми, чистенькими и нарядными. Они весело размахивали игрушечными скварками, флажками, лентами, еще какой-то младенческой мишурой и нестерпимо визжали.

Подбежав к нему на считаные метры, они вдруг остановились, проскандировали:

– Лаз! Два! Тли! – Чуть-чуть еще помолчали и взорвались ультразвуком: – Дяденька! Ты еси муж, сотворивый сие! Не ходи туда, дяденька!

От крика, который скорее следовало бы назвать громовым писком, заломило в ушах. Затем на глазах ошеломленного Лери дети действительно словно бы и взорвались – вмиг ничего от них не осталось, только редкие разноцветные клочки улетали в воздух, торопясь догнать остальных.

– Не ходи туда, дяденька! Не ходи-и-и-и…

Входная дуга празднично сияла, за ней была чернота. Со знакомо багровыми прожилками. Выкатив глаза, Лери помотал головой. «Не ходи туда, дяденька». А зудящая багровость тащила его именно туда. «Ты еси муж сотворивый сие», – господи, что за чушь, что за странная присказка, почему она так грохочет?! Страшно от нее. Воспоминания о прошлой жизни продрались сквозь все блоки запрета к самой границе сознания и теперь терзали его, рвались наружу, бились о последнюю преграду отчаянно и гулко, так, что сознание сотрясалось.

Он вошел под арку, как входят в смерть – ужасаясь происходящему, сопротивляясь изо всех сил, но неотвратимо и покорно соглашаясь с неотвратимостью.

Он знал, куда идти. Он хорошо помнил этот парк с детства, с Донова детства – да, наверное, и со своего тоже, хотя свое оставалось пока закрытым, только билось, и билось, и билось наружу со скоростью предсмертно учащенного пульса.