Персональный детектив

Это была чистая правда. Ничем стараясь не выдавать своего отношения к гостю, в беседах с ним Дом инстинктивно (если вообще можно говорить об инстинкте в отношении существ его ранга) испытывал желание возражать. Именно поэтому чуть позднее, когда просмотр «позорного фарса» в комнате с живым двумерным экраном был завершен и Кублах, поднявшись с кресла, сказал безнадежно, что это конец и что Дону теперь ни за что не подняться, Дом немедленно возразил:

– Я думаю, ничего еще не закончено. Я думаю, главное здесь то, что моторола перестал нуждаться в Фальцетти.

Глава 22. Ошибка моторолы

В общем, ничего нового с Грозным Эми не сделали – эта процедура известна с незапамятных времен и, говорят, срабатывала, да вот только всегда ли? Наша беда в том, что мы очень мало знаем о своем прошлом. Нам до него нет никакого дела, вот что грустно. А, собственно, грустно ли? Не шучу ли я?

Ничего не могу сказать по тому поводу, зачем в отношении Эми была использована такая древняя, фактически первобытная и такая, по сути дела, ненадежная процедура, когда есть методы намного современней и безотказней. Остается произнести типовую формулу, от которой уже оскомина, – моторола непознаваем.

Фактически то, что сделал моторола, можно назвать коррекцией сознания или перезагрузкой памяти. Но как бы это ни называть, все сводится к тому, чтобы для начала лишить человека памяти, внедрить глубоко в его подсознание боль, страх и непреодолимое стремление подчиняться, а затем на то место, откуда была вынута память, поставить такую же, но должным образом подчищенную и исправленную. Или вообще другую.

А с Эми сделали вот что. Его зверски избили, просто изуверски избили, приговаривая при этом: «Потому что ты избранный!» Эми не знал, кто его избивал, даже вопросом не задавался таким, не до того было, но, вообще-то, если бы его спросили, то без всякого сомнения ответил бы, что камрады, потому что некому больше.

Грозный Эми, теперь уже совсем не грозный и даже вообще никакой, еле помнящий, что его зовут Эми, плыл в пустоте. Это такое образное выражение, потому что нигде он, конечно, не плыл, а вообще-то просто сидел на кровати, причем не на какой-нибудь, а роскошной, она ему так нашептывала, и он даже понимал, то есть мог понимать то, что она ему нашептывала, просто после избиения и всех последовавших действ над ним не хотел. Внутри не было ничего, вот та самая пустота, и сквозь нее почти невидные, несущиеся вверх какие-то то ли здания, то ли статуи, то ли торсы человеческие, трудно понять – все это так смутно, что и не разглядеть, но как раз разглядывать-то и не хотелось. И еще музыка сидела внутри – притихшая, но ждущая своего часа. Все в Эми, что еще оставалось от него, сидело тихо и ждало своего часа. Скажем так, безнадежно ожидая итогов своего ожидания.

Правильнее было бы сказать, что в нем роилось ожидание неизбежного, а это неизбежное заключалось в некоем неизбежном визите, которого он не то чтобы боялся, а попросту не хотел, потому что смертельная обработка сделала его смертельно усталым: он уже просто вообще ничего не хотел.

Возвращаясь к предыдущему, с Грозным Эми сделали вот что: его постарались перезагрузить, именно как вы, в вашем каменно-электронном веке, стараетесь перезагрузить компьютер, если он неправильно работает. То есть даже не так, в данном случае речь, если уж на примере компьютеров (простите за примитивность), идет о переинсталляции операционной системы, с тем только условием, чтобы основные настройки остались прежними, а то всё ни к чему. Чтобы человек, получившийся в результате такой процедуры – варварской, не варварской, на самом деле, какая разница? – получился вполне вменяемым и даже почти таким же, каким был прежде. Но перезагрузка производилась моторолой в такой варварской, принципиально несовременной манере, настолько несовременной, что возникает даже подозрение: а уж не опередил ли моторола то время, в котором он жил?

Нет, не подумайте, все телесные последствия избиения: кости, переломанные почти до единой, выбитые глаза… но, впрочем, оставим это неаппетитное перечисление – там много было чего, отбивающего аппетит, – мгновеннейшим образом исправили. Грозный Эми на вид был тем же самым Грозным Эми, что и до избиения, даже еще лучше и здоровее, но вот в ментальном смысле он стал почти полная табуля раса. Что-то такое едва-едва ворошилось внутри, но было оно настолько ничтожное, что даже и говорить незачем. Но, повторимся, он ждал часа страшного и таинственного визита, и вот – этот час настал.

Как яд в коктейле, растворилась дверь, вошел сквозь нее, немножко струясь, некий вьюнош – Эми один раз видел его, но думал, что во сне, поэтому узнал сразу. Светлые, чуть растрепанные волосы, детский взгляд, «здравствуйте, вот и я. Мы продолжим, если вы не будете возражать». Уселся напротив. Посмотрел вопрошающе. Эми и возразил бы, но сил не было.

Вьюнош тогда сказал: