Персональный детектив

Фальцетти, сумасшедший совершенно – обратите внимание, человек, сумасшедший не только по нашим с вами меркам, а и даже по меркам самого моторолы, – был разумным, глубоко чувствующим и даже, извините, более того. Это, конечно, не важно, потому что все равно он был сумасшедшим, но все равно!

Поэтому он, естественно, возмутился.

– Ах ты, – говорит, – существо ты нехорошее во всех смыслах, вот сидит передо мной враг всей моей жизни, он меня камнем в спину, а я не могу до него дотронуться, потому что ты, видите ли, запрещаешь. Да кто ты такой, ва-абще-то? Да ты железяка простой, я таких могу тысячами наизобретать, потому что я Фальцетти, Джакомо Фальцетти, а не просто так, я этот мир устроил, слышишь, ты, я устроил, гомогомом своим устроил, я, и никто иной, а ты здесь просто по должности за порядком следишь, и не более того. Ниболеетаго!

Тут сквозь проем двери просочилась еще одна железная собачка, принамерилась кружить около Фальцетти, урча натужно, однако тот ее ногой оттолкнул злобно, и собачка тут же в свой проем убралась.

– А?!

Грозный Эми набрался сил и даже попробовал привстать с того места, где он сидел, однако не преуспел и остался там же. Вьюнош еще больше разулыбался (ну, чертовски обаятелен был!) и сказал, глаза забрав кверху размышляюще: – А вот Эми. Ты же помнишь, что тебя зовут Эми? Ну, я же знаю, что помнишь!

Эми захотел покачать головой отрицательно, потому что не помнил, только покачать не получилось чего-то, очень трудно было, но он обрадовался даже тому, что захотел покачать, это, знаете ли, тоже событие для некоторых. Поэтому он поднатужился и покачал головой в положительном смысле. Типа «знаю», хотя, конечно, ничего такого не знал.

– А сейчас, – торжественно провозгласил очаровательный вьюнош и вскинул при этом руки, – а сейчас, мой замечательный Эми, сейчас ты убьешь этого человека.

Никто ничего не понял. Не понял, во‐первых, Эми – как это он может кого-то убить? Нет, убить – это пожалуйста, не вопрос, почему бы и не убить, если об этом просит такой красивый, достойный и уважаемый человек – не важно, что он чрезвычайно молод, – но как можно кого-то убить, если даже на кровати пошевелиться не можешь? Во-вторых, не понял и сам Фальцетти, хотя какую-то такую подлость со стороны моторолы подозревал в смысле избавиться, потому что хоть и нездоров оказался умом Фальцетти, но все-таки он просто оскорбительно умен был, недаром всякие штуки изобретал, в том числе и Инсталлятор, который гомогомом звал. Однако болезнь ума вынуждала Фальцетти считать, что никогда и никто провернуть над ним такую операцию, как убийство, не сможет, потому что он умней, он предупредит такое событие, не даст ему совершиться, а если даже и не предупредит, то все равно как-нибудь выкрутится. И в самом страшном сне (а страшные сны постоянно сопровождали его) не мог Фальцетти подумать, что с ним можно так поступить.

– Э, – сказал он в недоумении из себя весь. – Э, моторола, ты же не в самом деле…

По полу, по полу пронеслось вдруг облачко серебристого тумана и сгустилось метрах в трех перед Фальцетти, превратившись в человеческую фигуру.

Фальцетти привычно вознегодовал:

– Ну, я же просил, чтобы без этих фокусов!

И снова осекся.

Потому что перед ним стоял не один из трех тридэ, обычно изображавших моторолу, а нечто куда более странное и пугающее – моторола предстал перед ним в виде Дона, Доницетти Уолхова, причем в каком-то странном черном плаще, спускающемся до пят, и смотрел Уолхов нехорошо, и между двумя пальцами левой руки держал игрушечную косу (Фальцетти сразу понял, что это именно коса, хотя прежде видел ее только в детстве в исторических стеклах), и стремительно этой косой вертел.

Очень испугался Фальцетти, даже куда-то и его сумасшествие убежало – так испугался. Просто осел Фальцетти.

И Дон-моторола тем же очаровательным юношеским голосом, что и всегда, глядя страшно, сказал такие слова:

– Ты мне больше не нужен, Фальцетти. Ты мне дальше будешь только мешать, поэтому мне нужно избавиться от тебя, попутно решив кое-какие задачи, тебя не касающиеся. Я, знаешь ли, решил тебя уничтожить.

Молчал Фальцетти.

– Но поскольку, – продолжал Дон-моторола, – ты был мне очень полезен и поскольку я испытываю к тебе больше чем искреннюю приязнь (тебе не понять, да ты и не пытайся, пожалуй), в благодарность я тебе скажу несколько слов.

– Сп… Сп… – начал было Фальцетти, но внимательно замолчал.

Коса вертелась так стремительно в пальцах тридэ, что уже было и не было видно, что это коса, – она притягивала, конечно, взгляд, просто не могла не притягивать («Гипнотизирует», – с некоторой остаточной долей иронии подумал Фальцетти, которого никогда и никто загипнотизировать не мог), – но одновременно притягивало и сверхсерьезное лицо Дона-моторолы – вдумчивое, сочувствующее, страшное.